В этот вечер «Нормандия» имеет определенный успех.
— Пошли, твоя очередь, — обращаюсь я к одному из стоящих рядом со мной летчиков. — Видишь, в углу стоит молодая женщина, военврач…
Танцует она изумительно.
Летчик спешит туда. Я же попробую пригласить на танец стоящую у стены высокую брюнетку. Только бы она согласилась… Иногда из-за застенчивости девушки отказываются. Именно здесь во время одного из этих танцев Лоран познакомился с очаровательной Ритой, с которой он потом обручился за десять минут до своего отлета в Париж.
А эти чудесные беседы со студентками, многие из которых прекрасно знают Золя, Бальзака и Ромэна Роллана. Они нередко ставили меня в тупик. Французская литература здесь в почете.
Если вечера были очень приятны, то возвращения были совсем не из приятных. Часто мы опаздывали на предоставленную нам машину и приходилось добираться пешком по мрачному, нескончаемому бульвару, который тянется через весь город с севера на юг. Перебирались через реку по льду. Проходили мимо монументальных ворот оружейного завода, который работал днем и ночью и производил, в частности, армейские пистолеты ТТ.
Обычно нужно было шагать добрых два часа, чтобы добраться до будки нашего часового. Укутанный в длинный тулуп, он обычно встречал нас громким возгласом:
«Кто идет?»
— «Нормандия», полк, французский летчик, — старались мы отвечать как можно быстрее, потому что в России часовые не медлят и стреляют…
В один из вечеров со мной произошел трагикомический случай, который мог бы окончиться для меня весьма печально. На следующий день по этому поводу меня вызвал Пуйяд:
— Я слышал, что вчера с вами приключилась забавная история…
— Да, мой командир. И если бы мне попался тот балбес, тот хулиган, которому хватило остроумия снять крышку люка канализационной трубы в самом центре бульвара, то ему бы несдобровать…
И я рассказал командиру, как было дело.
Было особенно досадным то, что, проходя днем, я видел эту проклятую дыру. Я даже сказал Соважу, что, мол, ночью надо поостеречься, чтобы не угодить туда…
И надо же случиться как раз тому, чего я опасался. Словно бездна разверзлась под моими ногами. К счастью, я успел развести руки и уцепиться за край люка. Иначе я свернул бы себе шею. Умереть не при исполнении служебного долга, а в колодце с нечистотами, тогда как мы приехали стать героями, — надо признаться, что в этом не было ничего возвышенного.
Командир полка покатился со смеху:
— Учтите, де Жоффр, — сказал он мне, немного отдышавшись, — в России, как и повсюду, всегда надо знать, куда ставить ногу…
А затем, повернувшись к Бертрану, начал расспрашивать его:
— Ну, а вы? Кажется, и с вами произошло что-то забавное?
У Бертрана перехватило дыхание. Он покраснел. Бедный малый начал нервно жестикулировать, а затем, не выдержав, взорвался:
— Да, мой командир. Сделать такую пакость мне, настоящему бургиньонцу, старому вояке! Пошли мы с Мартэном в город, просто так, чтобы немного встряхнуться. Вы понимаете, о чем я говорю…
Прогуливаемся… Болтаем… Под конец мы запутались в лабиринте маленьких улочек на одной из тульских окраин. Толчемся на снегу и не знаем толком, куда повернуть, что-бы возвратиться в лагерь. Вдруг как из-под земли появляется группа людей в шинелях. Черт их разберет, кто это был! Была такая темень, что вряд ли можно было узнать родную сестру… Они подходят к нам вплотную. Ослепляют нас электрическим фонариком…
Я говорю Мартэну, что они, наверное, хотят проверить наши удостоверения личности.
Вынимаем документы. Суем им под нос. Но, черт бы их всех подрал, их самих и всех их предков! Чтоб их черти жарили на том свете на сковородке! Они незаметно стянули мой ТТ и начали хохотать. И удрали… Вы можете себе представить, мой командир, какую они сыграли шутку со мной!
В течение многих дней, каждый раз, когда Бертран собирался идти в город, находился какой-нибудь остряк, который небрежно говорил ему:
— Ты идешь в Тулу? Не забудь про свой ТТ. Может быть, ты встретишь того, кому его одолжил…
И каждый раз наш добряк Бертран краснел до ушей и, выкатив глаза на лоб, принимался ругаться на своем образном бургиньонском наречии.
Жизнь шла своим чередом. Дни стали прибавляться, но по-прежнему было холодно. Злой рок тяготел над нами: мы ломали у машины все, что только возможно, от винтов до шасси. 18 марта эти неудачи приняли печальный оборот. Около одиннадцати часов в небо, затянутое тяжелыми тучами, для тренировочного полета поднялись Жуар и Бурдье. Жуар — ведущий. Бурдье следует за ним. Жуар входит в одну из огромных низких туч и передает по радио:
— Подтянись, Бурдье… Иначе потеряешься.
Бурдье подтягивается. Крыло в крыло пара исчезает в серой вате облаков, и там на скорости более четырехсот километров в час машины сталкиваются. Словно два паяца с вывихнутыми суставами, они, кувыркаясь, падают вниз. Жуар делает последние усилия и выпрыгивает. Его парашют раскрывается. Но спастись ему не суждено. Падающий самолет крылом задевает за шелковый купол парашюта. Он вспыхивает, как факел. Жуар падает на землю вместе с горящими обломками своего «яка» в нескольких метрах от врезавшейся в землю машины товарища. Бурдье был убит еще при столкновении. Когда нашли тело Жуара, он лежал, как живой. Он улыбался, лицо его было спокойным и казалось почти счастливым. Какая ужасная судьба! Неудача всегда настигала его в самую последнюю минуту на всех поворотах жизни. Именно в этот день спустя час после вылета Жуара пришло известие о присвоении ему звания младшего лейтенанта. И я не могу заставить себя не думать о том, что если бы это повышение, ожидаемое всеми уже несколько недель, было получено хотя бы днем раньше, Жуара, возможно, освободили бы от полетов 18 марта. И, возможно, он был бы жив и сейчас. Его отец, потерявший ранее еще одного сына, умер от горя год спустя после возвращения во Францию нашего полка.
Тела двух друзей были погребены около аэродрома в небольшой роще. Выла снежная вьюга. Ветер пригибал к земле тонкие березы. Когда я смотрел, как опускали в мертвую, промерзшую землю жалкие гробы из простых досок, я только тогда по-настоящему понял истинное значение слов «расставание» и «родная земля».
А ведь день 18 марта мог бы стать для нас замечательным. Из Москвы в этот день приехала новая группа летчиков во главе с капитаном Дельфино. Он был намечен с согласия Пуйяда и советского командования на должность командира нового французского авиаполка «Париж», который хотели создать по образцу «Нормандии». Капитан Дельфино был испытанным летчиком-истребителем, пережившим 1940 год. Впоследствии он возглавит «Нормандию» во время операций в Восточной Пруссии и закончит войну, имея на своем боевом счету 16 сбитых вражеских самолетов. Личные качества этого летчика, и особенно его сильный и энергичный характер, были залогом успешной деятельности полка. Но по организационным причинам этот полк так и не был создан, а все вновь прибывшие летчики были включены в состав «Нормандии».
Среди них были мои старые товарищи по службе:
Женес, Пинон, Лемар, Эмоне, два брата Шалль, Перрэн, Мансо, Керне, Меню, Микель, Гастон, Табюре. Свою службу в полку «Нормандия» им пришлось начать с участия в похоронах.
За катастрофой 18 марта следует ряд других неудач. Эмоне садится левее полосы и повреждает два самолета. Шик, наш переводчик, которому только что разрешили вылеты на истребителе, несмотря на недостаточное количество налетанных часов, приземляется, забыв всего-навсего выпустить шасси. А 30 марта в присутствии генерала Захарова, писателя Ильи Эренбурга и бывшего министра Пьера Кота произошел довольно необычный случай, виновником которого, или, если хотите, удачливым героем, на этот раз оказался аспирант Монье.