В ожидании перебазирования командир полка Пуйяд использует наше непродолжительное бездействие, чтобы уточнить подробности гибели Гастона и Фалетана. Де Панж и Пистрак на По-2 совершают воздушную разведку до самого Докудово. На обратном пути к аэродрому они замечают на поле остатки сгоревшего самолета и решают идти на посадку. То, что с ними произошло дальше, теперь нельзя вспоминать без смеха, однако эта история могла бы закончиться самым неприятным образом.
Исследовав обломки, они установили, что здесь разбился какой-то другой самолет.
— Возвращаемся, Пистрак, — коротко бросает всегда лаконичный в разговоре де Панж, — залезай.
Пистрак забирается в кабину и усаживается. Де Панж, безразличный ко всему, что его окружает, включает зажигание. И вдруг из соседних кустов выбегают два русских солдата. Угрожающе размахивая пистолетами и автоматами, они подбегают к самолету, вскарабкиваются на крылья и кричат:
— Кто вы?
— «Нормандия», — отвечает де Панж.
В гуле работающего мотора солдатам слышится «Германия»… С руганью они хватают де Панжа и Пистрака за шиворот, стаскивают на землю и приставляют дула пистолетов к их вискам. Чудом солдаты не стреляют в своих жертв. Наша военная форма не может внушить им доверия. К счастью, к Пистраку скоро возвращается дар речи, и только после часа нудных объяснений ему и де Панжу было разрешено улететь.
14 июля поступает приказ о нашем перебазировании. Серая, пасмурная погода. Низкие тучи. Липкий, сырой воздух. Вещи собраны мгновенно. «Дугласы» вылетают с большей частью обслуживающего персонала. Мы должны присоединиться к ним в литовской деревушке Микунтани, на полпути между Вильно и Лидой.
1-я эскадрилья с Пуйядом во главе взлетает и исчезает на горизонте на небольшой высоте. Затем в воздух поднимается 2-я эскадрилья под командой капитана Мурье. Наступает наш черед. Я запускаю мотор, за которым с такой любовью ухаживает мой верный Лохин. Механики относятся к нам с чувством трогательной дружбы. Надо видеть их лица, их горящие взгляды, их счастливые улыбки, когда мы сообщаем им о наших победах. Они радуются больше, чем мы. Но когда кто-нибудь из наших не возвращался, нам нередко приходилось наблюдать, как они уединялись, чтобы выплакать свое горе.
Все готово. 3-я эскадрилья сейчас вылетает. Но что это?.. Внезапно на бреющем полете появляется одно из звеньев 2-й эскадрильи. Мы стараемся разглядеть на машинах номера. Это самолеты де Сейна и Лебра. Матрас делает мне знак убрать газ. Лебра приземляется совершенно спокойно, но де Сейн беспомощно кружится над аэродромом, словно не видя его. И тут мы замечаем, как белая полоса дыма вьется вдоль фюзеляжа. Нетрудно определить, что это утечка бензина. Майор Дельфино подбегает к микрофону и настойчиво повторяет:
— Де Сейн, прыгайте! Де Сейн, прыгайте!
Кто-то подбегает к Дельфино:
— Мой командир… У де Сейна в хвостовом отсеке фюзеляжа находится его механик, сержант Белозуб…
Лицо майора мгновенно хмурится. Он понимает, какая трагедия происходит сейчас в воздухе, и отходит от передатчика. Жизнь де Сейна больше ему не принадлежит. Конечно, де Сейн может еще спастись, выпрыгнув с парашютом, но это означает верную смерть механика. Решение принадлежит русским. Прибегает один из советских офицеров, которого уже поставили в известность о случившемся. Он кричит в микрофон:
— Де Сейн, прыгайте! Я приказываю!
Но лейтенант де Сейн продолжает бороться за жизнь сержанта Белозуба. Он старается сделать все возможное, чтобы посадить машину. Но это ему не удается. Самолет свечой взвивается в небо, сваливается на крыло, переворачивается на спину, пикирует, выравнивается и, переваливаясь с боку на бок, устремляется к посадочной полосе, но идет или поперек или под углом, но только не по оси. Де Сейн не видит полосу и прекрасно отдает себе отчет в том, что нормально приземлиться ему не удастся. Он прибавляет газ. «Як» встает на дыбы, задрав нос в небо. Картина ужасная. В последний раз де Сейн пытается посадить самолет вслепую. Самолет, словно взбесившись, делает свечу, опрокидывается на спину, ударяется о землю и исчезает в огромных языках пламени в нескольких сотнях метрах от нас.
Бледные и безмолвные, наблюдали мы за этой страшной трагедией. Поступок де Сейна, отказавшегося выпрыгнуть с парашютом Только потому, что это не спасало его механика, — один из самых потрясающих героических подвигов, очевидцами которых мы были во время этой войны. Со сжавшимся от горя сердцем, но полные гордости за то, что француз так высоко поднялся в своей отваге, мы в полном молчании наблюдали за его борьбой. Я потерял близкого друга, с которым все годы учился в лицее Сен-Луи и вместе готовился к поступлению в летную школу. Он должен был вот-вот получить звание капитана. Еще в то утро я завтракал вместе с ним. Де Сейн был чуткой, благородной натурой, скромный и простой.
В приказе по дивизии и в статье, напечатанной во фронтовой газете, особо подчеркивалось величие подвига де Сейна. Его подвиг приводился как самый убедительный пример боевого содружества полка «Нормандия» и Советских Военно-воздушных сил.
Через два часа после этой драмы на аэродроме в Микунтани полк «Нормандия» в торжественном строю почтил память лейтенанта Филиппа де Сейна и его механика Белозуба минутным молчанием. Так старинная французская семья, находившаяся за несколько тысяч километров отсюда, лишилась своего единственного сына.
Глава III
Полк «Нормандия» покинул Белоруссию. Он перебазировался в Виленскую область. На новом месте нас встретила совсем иная жизнь. Дома, люди, их образ жизни и обычаи — все это совершенно отлично от того, что мы только что покинули. Деревянные строения уступили место каменным или кирпичным домам под черепичной крышей. Мы находим, что местность здесь похожа на поля Нормандии. Фермы кажутся зажиточными. Они группируются вокруг приходских церквей, как и во французских деревнях. Ферма, где размещаемся мы, имеет большое хозяйство и даже ручную колонку, чтобы качать воду, какие часто можно встретить у нас. Несколько часов назад мы находились в мире, со всех точек зрения непохожем на тот, в котором родились. Прыжок всего лишь на 400 километров, но нам уже кажется, что мы вернулись в свои родные края. Природа здесь чудесная…
— Все для туризма, — шутит Альбер, прищелкивая зыком.
Маленькое озеро, воды которого подходят к стенам домов, становится нашим бассейном. А кругом раскинулись сосновые рощи, прорезанные хлебными полями, несмотря на войну переливающимися волнами золота. — Мой капитан, — обращаюсь я к Матрасу, — если вы не видите в этом чего-либо предосудительного, с вашего разрешения я буду спать на улице. У меня достаточно сил, чтобы перенести укусы польских комаров на свежем воздухе, но ночью в доме, оставаясь наедине с клопами, я чувствую себя абсолютно беспомощным… Матрас недоволен:
— Делайте все, что вам угодно… Но я должен вас предупредить, что, по словам русских, в окрестностях бродят банды немецких солдат. Они отрезаны от своих и стараются любой ценой вновь с ними соединиться. Иногда по ночам они посещают фермы, желая раздобыть что-либо из еды… Ну, а если, черт возьми, они вас застанут в этаком мечтательном созерцании звезд?..
Несмотря на искренний совет, Ирибарн, Соваж, Микель, Шалль и я в течение двух недель нашего пребывания на этой ферме спали на открытом воздухе, предпочитая вероятный удар немецкого штыка неминуемым укусам клопов.
Первые дни мы посвятили приятному ничегонеделанью: веселые пирушки, способствующие пищеварению прогулки, сделки на «черном рынке». Я превратился в крупного специалиста по вопросам «черного рынка». Однажды ко мне обратился Матрас: