– Ошибки не будет, и я уничтожу Адальберона! Ведь он искал мира между Франкией и Германией! Как же можно жить в мире с соседом, который отнял родовые земли твоих предков и не хочет отдавать! Искать мира с империей!.. Этот реймский ренегат хочет меня погубить, я вижу это. Но я снесу ему голову вместе с митрой! Однако, чую, одному не под силу будет свалить такого быка. Мне нужен союзник – влиятельный, сильный. Где его взять?
– Далеко ходить не нужно, он совсем рядом.
– Это вы, дядя?
– Это Гуго.
Король нахмурился.
– Снова вы о нем. Впрочем, вы правы. Да так оно и было.
– Значит, ты подчинился ему? Отдал себя под его власть?
– Во всяком случае, попытался это сделать. Я наговорил ему кучу любезностей, припомнив при этом наставления покойного отца. Ненависть к Адальберону всецело завладела мною, и я сказал герцогу, что готов полностью предоставить себя в его распоряжение. Он спросил, что меня тревожит в данный момент, чего я хочу, и от него в частности? И тогда я посвятил его в свои планы, обрисовав Адальберона как самого презренного негодяя, какого когда-либо носила земля. Он всегда помогал Оттону, злейшему врагу франков, переписывался с ним и Аделаидой, а когда герцог едва не разбил Оттона при отступлении от стен Парижа, этот Иуда дал германцу войско, чтобы поддержать его. Воображаете, дядя, до какой степени подлости и вероломства дошел этот имперский лизоблюд! Я сказал Гуго, что мечтаю покарать его.
– Реакцию герцога нетрудно было предугадать, – задумчиво произнес Карл Лотарингский. – Твоя речь не вызвала у него бурного восторга.
– Почему вы так решили? – с интересом спросил Людовик.
– Вряд ли Гуго мог планировать натянутость отношений между ним и Церковью, откуда один шаг до папы.
– Вы словно сами присутствовали при этом разговоре. Так оно и было. Я заметил, что герцог помрачнел. Теперь я понял причину этого. Но непонятным было его дальнейшее поведение: он с готовностью пошел со мной осаждать Реймс.
– Он не посмел перечить воле короля, вот мотивы его действий. Ведь он всего лишь твой вассал. В случае чего вина ляжет не на него. Тонкий политик, хитрый и осторожный, продумывает каждый свой шаг. Однако что же дальше? Вы осадили Реймс?
– Но не взяли его, потеряв много людей.
– И ты снял осаду?
– Вначале я отправил к Адальберону гонца с предложением добровольно сдать город, пока дело не дошло до штурма, а потом позорного изгнания архиепископа из королевства. Далее ему предписывалось принести клятву верности франкскому королю и разрушить имперские замки в его епархии.
– Архиепископ, конечно же, стал уверять тебя, что наветы на него ложны, он всегда был предан своему королю, а посему не понимает, что происходит: почему осада, чего от него хотят?
– Клянусь, вы меня удивляете, дядя! – воскликнул король. – Что заставило вас так подумать?
– Я почти в два раза старше тебя, племянник, и немало повидал в жизни. Будь это воин, он вышел бы на битву, а поскольку он духовное лицо, то, как и всякий церковник, стал изворачиваться, пожимая плечами и делая удивленные глаза. Хитрость и лицемерие – обычное оружие церкви.
– Ах, дядя, как мне не хватало всегда вас и ваших советов, – сокрушенно вздохнул Людовик. – Вероятно, тогда всё сложилось бы иначе… Но я продолжу. Мой посланник прибавил, что архиепископ согласен, как я того требую, держать оправдательную речь и для этого готов встретиться со мной в Компьене. Это меня устраивало, тем более, что погода не благоприятствовала длительной осаде: стоял март, люди мерзли. Я снял осаду и отошел в Санлис.
– Остальное мне известно, – сказал Карл. – Архиепископ, конечно же, не выполнил твоих условий и не разрушил имперские замки.
– Мало того, – поспешно добавил Людовик, – он послал туда сильные гарнизоны, будто бы кто-то уведомил его о моих планах захватить эти замки. Но я догадываюсь: это Герберт, больше некому. А тут еще епископ Ланский Асцелин…
– Ты получил мое письмо в начале этого года? Понял, наконец, что он любовник твоей матери? Он был им и тогда, при твоем отце. Я знал об этом и пытался раскрыть Лотарю глаза на измену жены… а он изгнал меня. Не зная, какой найти предлог, он использовал первый подвернувшийся под руку, обвинив брата в клевете.
– Этот Асцелин тоже имперский прислужник, как и моя мать. Ну да с волком дружить – по-волчьи выть. Я выгнал обоих, приказал им убираться из королевства. А они нашли приют… у Гуго.
– Они упали в ноги сильного, моля его о защите, – мрачно изрек Карл.
– Теперь вы видите, дядя, все ополчились против меня. Даже Эд и Герберт, верные слуги отца, замурлыкали у ляжек толстухи Аделаиды. Впрочем, после смерти своего сеньора они продолжали также верно служить и его жене. И вот теперь, когда все отвернулись от меня, лаская преданными взглядами красные сапожки на ногах Феофано и тройной подбородок ее свекрови, мамочка Оттона шлет мне предостерегающее письмо. Она угрожает войной, если я не прекращу нападок на Адальберона.