Она открыто выказывала, например, какую-то необъяснимую привязанность к бывшему придворному писцу, выгнанному Константином Багрянородным со службы за взятки и лихоимство.
Она употребила все свое влияние на то, чтобы избавить этого негодяя, Иоанна, прозванного Хориной, от заслуженной казни, устроив ему убежище в монастыре; она вела с ним самую прочувствованную переписку.
Впоследствии, при восшествии на престол Романа, благодаря ее стараниям и по ее совету, Хорина сбросил свой монашеский клобук и пристроился опять ко двору.
Горячее рвение, высказанное Евдокией в заботах о Хорине, неприятно действовало на императрицу и заставляло ее хмурить брови. Но Евдокия, поведя плечами, с улыбкой, подкупающей равно мужчин и женщин, воскликнула:
– Базилисса! Неужели ты ревнуешь меня к евнуху?
Благодаря таким шуткам и постоянной веселости, она не только сохранила благоволение императрицы, но и сумела добиться для своего недостойного приятеля назначения главным начальником над первым наемным отрядом, который должен был охранять священную особу самодержца.
Расположение Евдокии к Хорине объяснялось отчасти тем, что этот евнух забавлял ее своими циничными разговорами и общими делами. Оба честолюбивые, оба расчетливые, несмотря на кажущееся легкомыслие, они прекрасно понимали, какую силу может приобрести среди придворного общества союз хищного человека с обаятельной женщиной, только для вида прикрывающейся мнимой пустотой своего характера.
Большое состояние, которым обладала Евдокия, увеличивало число почитателей ее ума и красоты людьми, поклоняющимися исключительно богатству. Но из этой громадной толпы обожателей она особенно выделяла двух братьев-близнецов, Троила и Агафия. Их поразительное сходство служило предметом постоянных насмешек и шуток для всех знакомых.
Эта игра природы забавляла и Евдокию. Ей нравилось смешивать близнецов друг с другом и тем вызывать в них поддельную ревность.
– До сих пор я всегда любила зараз нескольких мужчин, – говорила она, – что, конечно, грех. Но небо хочет моего спасения и, создав этих близнецов, дает мне возможность прийти к верности легким путем…
В тот день, когда базилевс в Кабалларии производил смотр варяжской дружине, Евдокия дольше обыкновенного занималась своей прической. Сидя перед зеркалом, следила она за движениями азиатской рабыни, сдерживавшей и связывавшей лентами пышную массу ее золотистых волос. В это время привратник, пользовавшийся ее доверием, вошел без доклада в комнату.
– Что тебе нужно, Пастилас?
– Да вот, – отвечал он, – эти твои близнецы врываются силой и говорят, что ты их ожидаешь.
– Они лгут! Но все равно, пускай подождут в саду.
Евдокия, не спеша, окончила свой туалет. Удовольствие, которое она получала от созерцания в зеркале своих глаз, подобных цветкам лотоса, заняло и еще много времени; а потом ей нравилось также заставлять ждать своих обожателей, как заставляла она своих лошадей подолгу стоять перед крыльцом, для того чтобы, застоявшись, они потом ретивее бежали.
Когда, наконец, близнецы были допущены, то они ворвались как какие-нибудь школьники и остановились, пораженные восхищением, посреди комнаты.
Евдокия, ради шутки, для встречи их задрапировалась и приняла позу богини. Свои красивые ноги она поставила на скамеечку из слоновой кости; придерживая одной рукой складки прозрачной туники, другую она откинула назад, как бы доставая стрелу из невидимого колчана.
– На колени! – вскричала она. – На колени! Или я вас убью.
С веселым смехом близнецы растянулись на полу, и, когда она, сияющая и оживленная, сошла со скамьи, они стали кружиться около нее, как борзые собаки, и, завладев ее обнаженными ногами, слегка кусали их.
– Довольно! – кричала она. – Вы разве созданы с собачьими душами? Я хочу, чтобы вы занимали меня разговором, а не звериным рычаньем. Ну поднимайтесь! Оба! И покажите ваши лица, чтоб я узнала, наконец, который же мой возлюбленный.
Они по-братски обещали друг другу сообща пользоваться расположением могущественной женщины и, вскочив на ноги, продекламировали обращение к богине Диане, которое произносил один актер из Каррадоса в роли Актеона:
Протянув обе руки, Евдокия зажала им обоим рты и, потрясая своим ожерельем, сказала:
– Агафий!
– Приказывай, – отозвался один из близнецов.
– Как сильно ты меня желаешь?
Молодой человек взглянул на нее с бесконечной страстью, окинул глазами комнату и, увидав висевшую на стене мягкую ткань, которой вытирала Евдокия свои божественные формы после ванны, он бросился к этой ткани, приник лицом к складкам, еще не утратившим следов тела богини, и стал безумно целовать еще влажную ткань.
Точно в припадке сумасшествия, он целовал ее без конца, завертывая свою голову в материю и крича страстным голосом:
– Моя любовь меня сожгла! Я погребальная урна! Я полон пепла!..
Затем поднялся весь всклокоченный.
Евдокия, увидев его, неудержимо расхохоталась и, дотрагиваясь до плеча Троила, спросила:
– Ну, а ты, как меня любишь?
Он, склонив свою красивую голову, грациозно, как лебедь, спустился с мраморной ступени к бассейну, где любила купаться Евдокия и, зачерпнув рукой воду, разом выпил ее и воскликнул:
– Восторг, опьянение! Моя любовь меня освежает, моя любовь меня опьяняет! Освященная вода удваивает силы моей любви!
Держа Агафия за руку, Евдокия другой рукой взяла руку Троила и, обращаясь к ним обоим, спросила:
– Который же поцелуй лучше – тот, что освежает, или тот, который жжет? Я не могу сделать выбора; объясните еще раз.
Они оба тяжело вздохнули, и Троил сказал:
– Вот слушай, как я буду тебя любить…
– Ну, я слушаю…
– Нет, ближе, ближе склонись ко мне, не должно, чтобы Агафий слышал.
Смеясь, она наклонила к нему ухо, и он стал тихо говорить, касаясь губами ее душистых волос.
Агафий наблюдал улыбку молодой женщины, становившуюся все более и более напряженной.
Глаза ее выражали ожидание подтверждения слышанных слов, и в груди стеснилось дыхание.
Но вдруг Евдокия вскинула своими блестящими плечами и воскликнула:
– Обманщик! Это уже мне знакомо.
– Ты вот не знаешь моего секрета! – вставил Агафий. – Я его не доверял никому. И если бы богини узнали его, то сошли бы со своего старого Олимпа, чтобы испытать мою любовь.
– Посмотрим, – сказала Евдокия.
И она стала слушать нашептывание влюбленного с таким же выражением лица, какое бывает у детей, когда они хотят знать и в то же время бояться быть обманутыми. Наконец, краска разлилась по ее лицу, краска стыда, удовольствия и усталости от напряженного внимания; она опять разом прервала объяснения Агафия и, всплеснув руками, сказала:
– Дорогие друзья, я отказываюсь вас разделить. Отдадим это вопрос на решение судьбы.
– Хорины? – спросил недовольным тоном Агафий.
Но Евдокия насмешливо взглянула на него, как бы говоря: «Ты тоже ревнуешь меня к моему евнуху?»
И, польщенная всем присшедшим, добавила:
– Нет, не Хорине, мы лучше Ирине поручим это дело…