— Вас, видимо, интересует история Кирстен, фройляйн Байер, — сказал кениг. Он подался к ней, и сигара его замерла за миллиметр от бледной кожи. — Она имеет некоторое, пусть и очень опосредованное, к вам отношение. Эту сказку я сегодня уже рассказывал. Но, так и быть, повторю еще раз.
Словно бы я просила его рассказать мне о человеческой боли больше, чем я видела.
— Ее зовут Кирстен Кляйн. Крыса со стажем, но я велел хорошенько ее отмыть. Для крысы, однако, слишком интеллектуальна. Эта беспокойная женщина собиралась поиграть в революцию. И, надо сказать, у нее было некоторое количество оружия и людей. Маленькая фанатка профессора Ашенбаха.
Кениг затянулся сигарой, подержал дым во рту и выдохнул густое, показавшееся мне по-грозовому темным облако.
— Вы, безусловно, не слышали, почти никто не слышал, но она довольно долго была занозой для провинциальных городков. Помните, фройляйн Байер, как взорвалось здание полиции Хильдесхайма полгода назад?
Конечно, я помнила. По случаю этого события в Нортланде установили день национального траура. До того у нас были лишь праздники, так что население восприняло общественный проект с любопытством.
— Но вы ведь понимаете, что это не был несчастный случай. Однако, она удрала от нас. Вы, наверное, болеете за нее, хотя уже знаете финал. Хочу вам сказать, что я тоже за нее болел. Она занимала меня больше, чем кто-либо. Мы вышли на ее связь с профессором Ашенбахом, однако несмотря на все стереотипы, которые несомненно всплывают в голове, когда думаешь о мужчине в очках, рассуждающем о философии, он оказался довольно-таки стойким. Не выдал ее под пытками, не соблазнился возвратом к прежней жизни, и, даже прочитав его мысли, мы ничего ценного не нашли, лишь сентиментальную чушь, которую он старался утаить. Так что профессор Ашенбах оказался у вас, но как только фройляйн Бреннер пересобрала его, Маркус сам заинтересовался своей бывшей подругой. Он изъявил желание довести до конца это загадочное дело.
Так они помнили.
— Более того, он лично провел задержание. Какой трагической масштаб предательства, правда, Кирстен?
Он дернул ее за поводок. Кирстен отвела взгляд. Я подумала, что она готова была заплакать не от ситуации, в которой находилась прямо сейчас, а потому, что Маркуса больше нет, и нечто только похожее на него доставило ее сюда.
— Это иронично, да? — спросил кениг. Он не издевался. Он пугал меня. Вовсе не болью и жестокостью, которые можно приготовить для неугодного человека. В этой обертке могла быть любая конфета, может и не такая горькая.
Он рассказывал мне вещи, которых я не должна знать. Я задрожала, с мышиным ужасом подумала о том, что в таком случае со мной будет.
Они считали, что я умею скрывать мысли. Что бы я ни говорила, у них нет надежного способа проверить. Они боялись, что Отто научил меня чему-то, хотели изолировать меня, словно зараженную. Я знала, что сегодня я домой не вернусь. Вся моя ценность свелась к нулю перед опасностью распространения заразы, которую принес Отто.
Они смотрели на меня с любопытством и обеспокоенностью ученых, еще не знающих ничего об опасной и контагиозной болезни. Я замотала головой.
— Нет, нет, пожалуйста, вы все совершенно не так поняли!
— Что мы не так поняли, фройляйн Байер?
— Я не только ничего не знаю, но и ничего не умею!
Кениг засмеялся.
— Вы слишком самокритичны.
Я подалась к нему через стол, так что могла чувствовать его дыхание. Я могла ощущать движение жизни в моем кениге, честь, которой не всякий в жизни удостаивается. Но я бы променяла ее на спокойный, одинокий вечер дома.
— Пожалуйста, я умоляю вас, он ничему меня не учил.
— Мы пока не можем этого проверить, вы ведь понимаете? Такова жизнь, фройляйн Байер, если бы вы были больны, к примеру, чумой нам бы пришлось вас сжечь.
— Что?
— Шучу, для начала мы бы застрелили вас. А тело бы сожгли.
А потом он вдруг ударил кулаком по столу, все во мне тоже подпрыгнуло вместе с оловянными солдатиками, я отшатнулась. Две фигурки стукнули, ударившись об пол, и я уставилась на этих павших солдат, чтобы справиться со страхом. Кениг крикнул:
— Ты вправду считаешь, что мы тебе поверим? Тебе или любой другой из вас! Пока Отто Брандт на свободе, пока мы не знаем, каким образом он скрывал свои мысли, ты не покинешь Дома Милосердия!
Этот приступ ярости, наконец, заставил меня заплакать. Девушка на поводке поглядела на меня с презрением (что ж, это значило, что я достигла дна). Они пытались испугать меня, чтобы я призналась, чтобы я подтвердила, что знаю нечто.
Но я ничего не знала, и это было так легко принять за ложь.
— Фройляйн Байер, — продолжил кениг спокойнее. — Воспринимайте это как временную меру. Мы вернем вас на ваше место работы, как только закончим поиски герра Брандта.
— Прошу вас…
— Не надо нас ни о чем просить. Мы не собираемся убивать вас ни в коем случае. И в тюрьму вас сажать не станем, вы ведь не преступница. Вы принесете обществу пользу в женском крыле Дома Милосердия. Кроме того, это избавит вас от необходимости выходить замуж в случае, если удача вам улыбнется.
Комната казалась мне все темнее и темнее, зрение словно бы сузилось, были бледные губы кенига, истязавшие меня этими словами, все остальное исчезало.
— Умоляю вас!
Я сползла со стула, встала на колени, наверняка я выглядела скорее смешной, поза была идиотической, я выглядывала из-за высокого стола, ногтями вцепившись в него.
— Я все скажу, все скажу, что вы только хотите. Спрашивайте! Задавайте любые вопросы!
— Вы знаете, каким образом Отто Брандт скрывал свои мысли? — спросил кениг. Его деловитый тон придал ему еще более жестокий вид. Я покачала головой. У меня не было ничего, что я могла бы дать моей любимой стране, ни единого слова для славного Нортланда.
Кирстен Кляйн смотрела на меня нахмурившись. Наверняка, во время своего задержания она вела себя более достойно.
— Я не понимаю, — сказал кениг, обратившись к Рейнхарду за моей спиной. — Я ведь решил поступить с ними как можно более мягко. Отчего она рыдает?
Оттого, видно, что человеку всегда всего мало. Я едва не засмеялась.
— Полагаю, мой кениг, что невозможно составить устойчивый градиент человеческих страданий.
Кениг протянул руку и потрепал меня по щеке.
— Ничего не бойтесь дорогая, потому что любовь — единственная сила, способная избавить вас от страданий.
— Мой кениг, — причитала я. — Я сделаю все! Только дайте мне шанс!
Он брезгливо встал, дернул Кирстен за собой, я поползла за ним. Высшая человеческая гордость, в конце концов, заключилась для меня в способности умолять.
— Прекратите, вы меня смущаете. Я здесь не для того, чтобы выслушивать ваши предложения.
Чьи-то руки подняли меня, я отбивалась, защищая свое священное право лужицей распластаться на дорогом ковре.
— Знаете, ни одна из ваших коллег не закатывала прилюдной истерики.
Что ж, Лили и Ивонн было за что уважать, а крошку Эрику Байер снова унесет рекой детских слез.
Я услышала совсем рядом голос Рейнхарда.
— Фройляйн Байер, успокойтесь. Сейчас вы делаете себе только хуже.
Глупыш, подумала я, каждую секунду своей жизни я делаю себе только хуже, таковы мои убеждения. Голос Рейнхарда оставался тем же самым — спокойным, самую чуточку заинтересованным. Не тебе, подумала я, отправляться в Дом Милосердия. Ты ведь вышел оттуда, ты навсегда покинул его.