Маркус, подумала я, устроил массовое убийство, от которого сошел с ума мой кузен. Как тесен мир. Я не могла полноценно впустить в себя драму этих молодых идеалистов, взорвавших однажды здание полиции под влиянием идей Маркуса Ашенбаха, дирижировавшего впоследствии их уничтожением. Кирстен Кляйн была единственной ниточкой, связывавшей меня с этими людьми, а с ней нас объединял только взгляд. Благодаря воспоминаниям о Кирстен Кляйн я смогла, по крайней мере, ощутить, что это были живые люди, и что теперь их нет.
— Мальчишки! — сказал Вальтер. — Вечно они придумают что-нибудь, из-за чего друг в друга стрелять. Сколько их там все-таки было? Хотя последнее число всегда ноль, так что это все равно. Ну да ладно! Эрика, понимаешь, мне нельзя назад! Я даже ничего не знаю, но я сбежала оттуда.
Кто же знал, что у моего брата такая слабая психика.
— Ты ведь меня не выгонишь? — спросил Вальтер. Он взял меня за руку, сжал мое запястье. — Я не хочу там оказаться. Там, на той фабрике.
Я подумала, что есть места и пострашнее. А затем эта мысль показалась мне кощунственной. Разные люди, разные судьбы. Как решить, чья ужаснее? Мне вдруг стало стыдно, что я еще здесь, сижу на прокуренной кухне, смотрю на бутерброд и планирую, что у меня будет еще один день, а за ним следующий, и так далее.
— Оставайся. У меня хорошая протекция.
— Спасибо тебе, Эрика! Спасибо!
— Но не бесконечная.
Я посмотрела на часы и вскочила.
— Мне пора!
Я посмотрела на Вальтера. Его все еще трясло от кофе. Я сказала:
— Ради всего святого, отдохни, Вальтер.
— А ты купишь мне чулки?
— Да, куплю.
— Со стрелками?
— Обязательно.
Я вдруг наклонилась к нему и поцеловала его в макушку.
— Мы что-нибудь придумаем.
В сущности, я ничего для него не сделала, но мое бесполезное сочувствие облегчило боль мне самой. Дождь, наконец, пошел. Такой же сильный, как и вчера. Или позавчера? Я потеряла счет времени, оно уходило слишком легко.
Вальтер остался на кухне с моими несъеденными бутербродами и своим неизбывным чувством вины. Я сбрызнула духами затылок, живот и локти, убрала заколками волосы и надела пыльно-розовое платье прежде, чем поняла, зачем я все это делаю. Мне хотелось быть красивой. Я разозлилась на саму себя, но отступать от намеченного плана уже не было времени, и я прошлась по губам вишневой помадой.
Я выбежала из дома за десять минут до потенциального приезда Рейнхарда. Я не хотела, чтобы он поднимался ко мне. Он больше не жил здесь, это место перестало быть его домом. Было бы неправильно приглашать его сюда. Я выбежала во двор, под дождь, и села на скамейку. Почти с радостью я мокла, ощущая, как из женщины, желающей нравится, я превращаюсь в женщину, желающую попасть в теплое и сухое помещение. Я запрокинула голову. Дождь был теплый и сильный, закрыв глаза, я ощутила себя под душем. За шумом дождя я не услышала, как подъехала машина.
— Эрика!
Когда я открыла глаза, то увидела его, стоящего у автомобиля. Водитель держал над ним зонт. На Рейнхарде был длинный кожаный плащ, неизменная повязка с дагазом от дождя, казалось, алела еще более ярко.
Я неторопливо встала, и с как можно большим достоинством пошла ему навстречу. Если он не помыл машину от крови Роми, я принесу туда достаточно воды для этого. Рейнхард обнял меня, уткнулся носом в макушку, и я почувствовала желание обнять его в ответ, обессиливающую нежность.
Я тебя не люблю, подумала я, не люблю тебя, не люблю.
Мы сели в машину, и он включил кондиционер. На этот раз в салон хлынул теплый воздух.
— Так куда мы едем? — спросила я.
— В «Рейнстофф».
— Ты же там завтракал.
— Настало время обеда.
— Ты вообще работаешь?
— Преимущественно во второй половине дня. Кениг предпочитает спать допоздна.
Мы надолго замолчали. Я отодвинулась от него как можно дальше, принялась смотреть в окно, хотя интересного за ним было мало. Когда мы выехали с территории проекта «Зигфрид», Рейнхард сказал:
— Мы поговорим с воспитанником Отто.
— Разве Карл этого еще не делал?
— Я думаю, у тебя получится лучше.
— Почему?
— У тебя получалось даже со мной. Твоя работа — максимально содействовать мне в поиске Отто. Сейчас это приоритетная кампания для моей фратрии.
Я кивнула.
— Хорошо, я поняла. Но почему мы не могли побеседовать с ним здесь? Он же здесь, в конце концов, живет.
— Потому что в столовой не подают устриц.
— Если бы ты чуть меньше времени уделял плотским удовольствиям, мы продвинулись бы быстрее.
Я не понимала, отчего злюсь на него. Он помогал мне, он спас нас с Роми, но в то же время все, что связано с ним, так пугало меня, что я ощетинилась превентивно, стараясь казаться больше.
— Эрика, мне тридцать пять лет.
— Я знаю. Как и мне.
— Я не закончил. Мне тридцать пять лет, как и тебе. Но ты жила тридцать пять из них в мире, более или менее, приближенном к реальному. Я хочу попробовать все, что приносит удовольствие тем, кто способен ощущать.
Он задумался, а потом добавил:
— И повторять это снова и снова.
— Хорошо. В таком случае это оправдывает сложную логистику людей и товаров.
— Эрика, почему ты злишься?
— Потому, что ты — монстр.
Но я лгала. Вернее, соглашалась с неправдой. Я не злилась. Я боялась.
— Разве не ты меня таким сделала? — он криво улыбнулся.
— А у меня был выбор?
— Это философский вопрос. Выбор, строго говоря, всегда есть. Вы все почему-то думаете, что выбор между покорностью и смертью, это не выбор.
— Ты так говоришь, словно тебя это не касается.
Но он не ответил. Остаток пути мы ехали молча, так что тишина салона, скрывавшего даже шум дождя, показалась мне в конечном итоге невыносимой.
Машина остановилась у «Рейнстоффа». Водитель открыл дверь, теперь он держал зонтик над нами обоими. Я подумала, а ведь если бы я пришла сюда одна, вымокшая насквозь и не внушающая доверия, меня бы даже на порог не пустили.
Но с Рейнхардом лакей придержал бы дверь даже перед обезьяной. Это было удивительное чувство, почти равняющееся вседозволенности. Мир Рейнхарда был полон искушений, и я начинала понимать, отчего он ведет себя именно так. В зале все дрожало, бесконечно от всего отражаясь. Стекло, металл, зеркала — все, что способно было подарить мне отражение, собралось в этом аккуратном и роскошном месте.
— Они знают толк в дизайне, — сказал Рейнхард. — Стиль — изменчивая категория. Удовольствие смотреть на себя — вечно.
Мы сели за стеклянный столик перед большим, во всю стену, окном. Даже меню здесь было пропечатано черными буквами на прозрачных листах. Нарциссический бар, где платишь за удовольствие подцепить самого себя. Все непрозрачное непременно должно быть, в таком случае, хромированным.
Неотражающие предметы должны почти перестать существовать, чтобы быть допущенными в это пространство.
Рейнхард поймал мой взгляд.
— Разрыв между самовлюбленными фантазиями и самоуничижением, почти полным уничтожением себя, прозрачностью. Идеальный проект нарциссической личности.
— Такой, как ты?
— С чего бы еще мне так любить этот ресторан?
Он продолжал мои мысли, легко подхватывал то, чего я еще даже не сказала. И мне нравилось с ним разговаривать.