— Как ты питаешься? — спросила я. — Ведь у тебя нет…
Живых людей, чтобы лакать их полную страха и боли кровь. Некоторое время мы шли молча. Небо совсем прояснилось, теперь по нему растекся глубокий, яркий синий цвет, такой сильный, что, казалось, дождь просто смысл с неба всю пыль, обнажив самую его суть.
Духота испаряющегося с земли дождя казалась пьянящей, пахло землей и зеленью. Бульвар был почти пуст, люди, в основном, спешили с работы домой, им было не до красот природы. Мы прогуливались по залитому солнцем асфальту между ровными рядами деревьев. Лиза расправила платье, потеребила многочисленные кружева и только потом сказала:
— Крыски, мышки, кролики. Но это маленькие существа. Их мало. Поэтому я всегда голодная.
Она помолчала, втянув мой страх, сказала:
— Это маленькие существа. Они умирают от этого.
Большие, подумала я, иногда тоже. Розовый язычок Лизы скользнул по губам. Во всех них было нечто животное. И если до этого момента мне казалось, что это привнесено извне, какая-то странная, чужеродная часть, то теперь я понимала — она человечна. Все они человечны. У нас внутри, у каждого из нас, сидит голодный зверь, но в этом нет ничего иного, чем мы сами.
Таков человек, и нет смысла сравнивать его с хищниками, потому что человек — тоже хищен. Они не были сбалансированы, оттого их животная природа, всем нам присущая, казалась более явственной.
Но она не была иной, чем, скажем, моя собственная. Я не была кем-то другим, стремясь причинить кому-то боль или желая почувствовать внутри себя член Рейнхарда. Я была такой же жадной и чувствительной. Но я не умела этим пользоваться.
— Отто говорит, я не должна трогать людей.
— Наверное, Отто прав, — ответила я задумчиво. Я позволяла ей вести себя, следовала за шуршанием ее кружев и мягким голосом.
— Но это неважно, — сказала Лиза. — Все неважно, кроме того, куда мы с тобой сейчас поедем.
И я подумала: надо же, ей, наверное, никогда не бывает страшно. Она может ходить по ночам, не боится солдат, не боится преступников, не боится, что ее собьет машина. Мы вышли к остановке и стали ждать трамвая. Когда он зазвенел вдали, и я взглянула на рельсы, из которых словно рвалось в мир второе солнце, Лиза сказала:
— Только одиноко немножко.
Я вспомнила о связи, важной и неразрывной, которая была между Рейнхардом, Маркусом и Хансом. Фратрия.
— Отто сказал, у меня есть братишки.
— Трое.
— Да, трое. Рейнхард Герц, Маркус Ашенбах и Ханс Бергер. Они, наверное, меня ищут.
Я замолчала, надеясь, что трамвай подойдет, и мы сможем продолжить этот разговор позже. Но неожиданно, ровно перед тем, как двери трамвая распахнулись перед нами, я сказала:
— Рейнхард знает о тебе. А это значит, что знают и другие. По крайней мере, он говорил о том, что ты пропала.
— Я не пропала, — сказала Лиза. — Отто меня спас.
Она легко вскочила на подножку трамвая, театрально приподняла ногу, показав мне высокий каблук, а затем, засмеявшись, прошла в салон.
Я последовала за ней. Мы сели среди неприветливых, уставших людей, и Лиза принялась болтать ногами. Потом она наклонилась ко мне и сказала:
— От тебя им пахнет. Моим братом.
— На самом деле ты зря тоскуешь, они не самые приятные люди.
Лиза склонилась ко мне, прошептала мне на ухо:
— Потому что они жуткие?
В шепоте ее было нечто пугающее, похожее на змеиное шипение. Но когда она отклонилась чуть назад, я увидела, что Лиза улыбается.
— Нам недалеко ехать, — сказала она. Легкая и прекрасная, Лиза была похожа на фарфоровую фантазию маленькой девочки, или на сахарную фигурку, венчающую свадебный торт. Она не могла существовать, как и Рейнхард. Идеальная девочка из чьего-то странного сна.
— Я просто не понимаю, — прошептала я. — Чего от меня хочет Отто?
— Он хочет, чтобы у тебя не было проблем.
— В таком случае, он опоздал.
— Ну, да. Я так ему и сказала: ты опоздал, Отто, у всех опять из-за тебя проблемы, глупыш. И разве тебе не страшно приглашать их к себе домой? Они же могут тебя предать!
Она прижала руки к сердцу, словно в нем достигла цели вероломная стрела. Лиза чуть откинула голову и высунула розовый язычок, потом воспрянула.
— Ты привлекаешь слишком много внимания.
— Забудь об этом. Никто ни на кого не обращает внимания. Все слишком заняты тем, чтобы его не привлечь.
— Если ты этим не занята, у тебя, наверное, освободилось много ресурса для того, чтобы заняться чем-то полезным.
— Ты только притворяешься злой, — сказала Лиза, надув губы. — На самом деле ты пугливая и жалостливая.
Но я не притворялась злой. Интересно, стоило счесть это комплиментом или оскорблением? Я выгляжу, как человек, который притворяется плохим, хотя не ставлю себе такой цели, но значит ли это, что я плохой человек?
Я смотрела в окно, размышляя над этим вопросом, а Лиза перебирала мои волосы, трогала их, заплетала и распускала.
— А ты кудрявая, когда они короткие?
— Я не помню.
За окном проплывали цветущие деревья и дома с аккуратным арками, потемневшие от времени — трамвай пересекал старые кварталы, аккуратные и нервные улочки, наполненные запахом цветочных лавочек и булочных. Невысокие постройки, растягивавшиеся иногда на половину улицы, балкончики с кованными решетками и замкнутыми, поросшими плющом уютными двориками, все это я любила.
Подлинный Нортланд с его бездушно серой и громоздкой архитектурой начинался чуть дальше, а здесь все было попыткой вернуться к жизни, какой она была до войны. Эрзац прошлого сам давно ставший прошлым.
Мы вышли на остановке, Лиза сказала:
— Знаешь, я всегда хотела сестричек вместо братиков.
— Да. Я тебя понимаю. Моя мечта в этом плане исполнилась.
Я засмеялась, и хотя эта шутка была понятна мне одной, она доставила мне истинное удовольствие.
— Брат и сестра. Эти слова соединяют, да? Или даже этот смысл вышел за пределы слов. Мне кажется, я кожей чувствую, что такое брат.
Лиза чуть передернула плечами, словно ей внезапно стало зябко, а потом метнулась в булочную. Здесь пахло теплом, хлебом и сахарной пудрой, так что я с удовольствием подождала, пока Лиза возьмет булочки с корицей. Она протянула одну мне, от другой откусила, а третью оставила в бумажном пакете. Наверное, для Отто.
— Спасибо, Лиза.
— Не за что, — сказала она. — Я даже не подумала, что нужно сказать мне "спасибо".
Мы прошли вдоль улицы до перекрестка, свернули, а Лиза все крутила головой по сторонам, словно была здесь впервые.
— Бесконечное число самых прекрасных форм, — сказала она.
Я некоторое время думала над тем, что она имела в виду, словно над самым серьезным вопросом. Так бывает, когда перечитываешь написанную тобой фразу беспричинно и множество раз, пока не находишь там ошибку, которую мозг приметил раньше, чем осознал.
— Это из "Происхождения видов".
— Ага, — сказала Лиза. — Оттуда.
Все это было безумно, чрезвычайно важно. Происхождение видов, эволюция, бесконечное число самых прекрасных форм.
Бесконечное число форм. Но прежде, чем мысль эта оформилась в нечто последовательное, Лиза взяла меня за руку, втащила в один из дворов. Он был просторный и зеленее зеленого от прошедшего дождя.
Лиза взбежала по лестнице вверх, волоча меня за собой.
— Я сейчас упаду!
— Я тебя держу!
Она была такой быстрой, что в путешествии с ней смешались все цвета и контуры. Все стало акварельным, превратилось в набор мазков. От этой скорости я даже начала терять сознание, и к тому времени, как я очнулась, мы были уже высоко-высоко. То есть, высоко для двадцати секунд путешествия. Из окна я видела бульвар с высоты пятого этажа.
— Голова не кружится? — обеспокоенно спросила Лиза.
— Меня сейчас стошнит.
— Это со многими в первый раз. Отто тоже стошнило. И…