Лиза оперлась подбородком на ладони и выжидающе посмотрела на меня. Отто прошелся по кухне, потом в странный момент и самым нелепым образом отодвинул передо мной стул.
— Садись, я сделаю тебе чай. Кофе нет. Ничего нет.
Отто посмотрел куда-то вдаль, в серый квадратик маленького окна, словно вместе с кофе в мире не стало любви, прощения и спасения.
Ивонн взяла с подоконника свои тонкие сигареты и закурила. Обе они были в красивых платьях с кружевами, и я подумала, что Отто делает вещи и для живых женщин. Аккуратные платья, ничуть не хуже роскошной одежды фрау Бергер. Ивонн явно была собой довольна. На этой скромной и тесной кухне она смотрелась словно бы ожившая картинка из журнала, переворачивая страницы которого, обитателям этой квартиры полагается только завистливо вздыхать.
А потом я поняла — на Ивонн и Лили были те же платья, что и на куклах, которых показывал Отто. Он поймал мой взгляд, быстро сказал:
— Совершенно случайно у меня нашлись платья их размеров. Я хорошо шью.
— Совершенно случайно, — сказала Ивонн, и мне показалось, что она сейчас обольет Отто кипятком. У нее бывал совершенно зверский взгляд, и хотя Ивонн ничего страшного не делала, теперь я представляла, как легко она может отправить человека в нокаут.
— Но мы не об этом, — быстро сказала я, села и оказалась прямо напротив Лизы. Ее круглые, зеленые глаза с интересом меня изучали, а потом она послала мне воздушный поцелуй.
— Так как вы выбрались? — спросила я, не в силах отвести взгляд от Лизы.
— Она, — Ивонн кивнула на Лизу. — Нас и вытащила. То есть, некоторое время мы просто стояли, прижавшись к стене и не понимали, что нам делать.
— Знакомо, — сказала я. — У меня тоже что-то подобное было.
— Да, — сказала Лили. — Затем я предложила просто лечь и умереть.
— О! — сказала Лиза. — Вот здесь вступаю я! Отто сказал мне выручить вас, потому что знал, что вы в беде. Я думала и тебя спасти, но потом решила, что не пойду внутрь, где много моих братьев. В конце концов, думаю они могли бы почуять меня. Я ведь чувствую их.
— Словом, Лиза нам помогла. Она была такой…
— Быстрой? — спросила я. Лили кивнула и с благоговением посмотрела на Лизу, та вскинула голову.
Отто, который стоял у окна все это время, вдруг обернулся и принялся сцеплять и расцеплять пальцы.
— Я не хотел, чтобы все так получилось.
— Как ты узнал, что мы там? — спросила я. Отто пожал плечами. Потом со злостью отмахнулся от дыма сигареты Ивонн.
— Потому что я читал мысли Карла.
— Здорово, — сказала я. — То есть, ты можешь и то, и другое.
— И даже больше, — сказала Лили. — Он просто уникален.
Она обернулась к Отто, сказала:
— Это не значит, что я одобряю твои увлечения или считаю тебя приемлемым для общества.
— Резонно, — кивнул Отто.
Мы некоторое время помолчали, а потом Отто начал рассказывать таким тоном, словно бы мы втроем (вчетвером, если считать Лизу) собирались его избить. Отто говорил, глядя куда-то поверх нас, на одну из кукол. Я подумала, может быть это его рукотворная мама. Отто был, пожалуй, самым странным человеком, которого я когда-либо встречала. Но он волновался за меня, за Ивонн, за Лили, он поил нас чаем и пытался помочь. Я вдруг испытала давно забытое, может быть даже в детстве, чувство искренней теплоты к человеку, с которым не была близка, не дружила по-настоящему и, честно говоря, не так давно проклинала его.
Я ела лимонное печенье, пудрово-сладкое и нежное, слушала историю Отто, еще более странную, чем стоило бы предполагать. Отто даже назвал дату своего рождения, хотя это было совершенно необязательным условием. Биография его предстала передо мной, словно история болезни.
Отто говорил, что мама его утверждала, будто бы отец его был солдатом. Сам Отто однако не был в этом уверен, свою маму он охарактеризовал как "странную", и я поняла, что если уж этот эпитет пришел в голову Отто, то скорее всего она была сумасшедшей, каким-то чудом избежавшей Дома Милосердия. Отто не опускал унизительных подробностей бедного детства в и без того небогатом городе Хемнице, которое ему, к тому же, портили люди, выступающие против поджогов. Отто с детства любил смотреть на женщин не так, как это делают другие мальчики. Женщины казались ему прекрасными в совершенно мифологическом смысле.
Он любил создавать их, как другие создают стихи или картины. Словом, Отто не хватало только начать душить животных для того, чтобы считаться полноценным проектом серийного убийцы. Он с гордостью упомянул, что никогда никого не мучил. Потом, правда, задумался и сказал, что все же почти никогда.
Ивонн велела ему побыстрее переходить к делу, и Отто перескочил от раннего детства к юности, когда он обнаружил в себе умение читать чужие мысли и скрывать от других свои. Куратор в их школе так и не смог выяснить, кто поджигает мусорные корзины. Затем Отто понял, что может и контролировать мысли других людей. К примеру, он мог заставить их не думать о чем-то. Таким образом, его соседи так никогда и не сказали, что поджогами занимался именно он. Создавалось впечатление, что все эти великие открытия в жизни Отто происходили исключительно сообразуясь с его пироманией. Однако, Отто упомянул, что болезненную тягу к огню преодолел. Затем он задумался и снова добавил, что преодолел ее только почти.
Поймав взгляд Ивонн, Отто продолжил свой рассказ. Он, словом, сумел скрывать ото всех, что обладает парапсихологическими способностями, пока не случилась великая патриотическая акция. Он и сам не ожидал, что попадет в проект "Зигфрид", да еще и не с той стороны, с какой рассчитывал. Так Отто понял, что умеет не просто многое, а еще больше.
Он создал одного солдата и сделал это неплохо, так что начальство подумывало перевести его в Хильдесхайм, как молодого и перспективного сотрудника (и перевело). Отто, однако, не имел никаких амбиций, ему просто хотелось делать кукол. Маяться с переездом он точно не желал. Так что Отто решил побыстрее присмотреть себе нового подопечного, чтобы остаться в Хемнице.
А дальше, он так и сказал, Отто случайно забрел в женское крыло Дома Милосердия. Там было много девушек, и ему хотелось посмотреть на них. Отто заставлял сотрудников не думать о нем и ходил, запоминая черты женщин, словно призрак. Пока не увидел Лизу.
На этом месте Лиза захлопала в ладоши.
— Это была любовь, — сказала Лиза. — Любовь, как духовно-жертвенная практика! Любовь, которая превзойдет рождение и смерть! Любовь, которая не обречена на исчезновение, как и все остальное!
— Ну, — ответил Отто. — Ты меня смущаешь.
Они быстро улыбнулись другу другу, и я подумала, что они самая милая пара на свете. Он создал ее, отчасти, из своего разума. В них было нечто общее. Но ведь и Рейнхард скопировал часть моего сознания. Так нас учили: часть от нас, а часть — то, что было присуще изначально, некая сумма характеристик, которые проявились бы в той или иной степени, если бы не болезнь.
В общем, Отто полюбил ее и захотел ей помочь. Но ему, во-первых, нельзя было выбрать Лизу, а во-вторых Отто совершенно не устраивала перспектива превратить ее в существо, подобное другим солдатам. Он хотел вылечить ее.
Я посмотрела на Лизу. У Отто не вполне получилось, и все же Лиза казалась мне более цельной, чем, к примеру, Рейнхард. Она не была разорвана, хотя и была разъединена. Мне было сложно представить себе, что именно с ней не так (или наоборот — как надо), однако это чувствовалось. Я не в полной мере могла осмыслить свои впечатления, они крылись где-то в глубине меня, там, где, наверное, прятался мой дар, сотворивший Рейнхарда.
Отто же продолжал рассказывать. Теперь-то ему была совершенно необходима поездка в Хильдесхайм. Он украл Лизу и отправился покорять столицу с рекомендательным письмом и девушкой с органическим поражением мозга. Он поселил Лизу в квартире, доставшейся ему от тетки пару лет назад и игнорируемой до того момента. Сам Отто всеми силами искал решения. А когда нашел — тут же претворил его в жизнь.
— Вот как получилось, — сказала Лиза. — Я лучше, чем мои братья.