— И, может быть, у Отто Брандта будет шанс избегнуть наказания.
— Ты имеешь в виду, что хочешь отпустить его? Ты хочешь помочь мне? Нам?
— Ты переоцениваешь мое милосердие. Мне нужно поговорить с Отто Брандтом. И я обещаю, что в результате этого разговора, он не попадет вместе с нами к кенигу.
— Почему я должна тебе верить?
— Ты не должна. Я просто предлагаю тебе несколько утешить беднягу Отто. Раз уж ты прониклась к нему такой симпатией, почему бы тебе не принести ему добрую весть?
Рейнхард отбросил шпагу, а затем нарочито медленно подошел ко мне, взял меня за подбородок.
— Чего ты от него хочешь? — спросила я.
— Того, что и все окружающие. Того же, чего хотела и Кирстен Кляйн, к примеру. Помощи.
Он говорил нарочито небрежно, так что ложность или истинность его слов окончательно превращалась в предмет личного выбора. Я покачала головой.
— Я тебе не верю.
Но правда была еще сложнее — я не знала, верить ему или нет.
— Хорошо, — сказал он. — В таком случае наш визит будет для Отто Брандта неожиданным.
Снова это мерзкое "наш", снова они как общность, сплавленная сущность.
— Мне нужно в ванную, — сказала я быстро, надежно завернулась в одеяло и в несколько скованной манере прошла по комнате, наугад ткнувшись в одну из дверей, за которой оказался кабинет.
— Прошу прощения, — сказала я.
— Ничего.
Я с самым независимым видом пошла к другой двери, надеясь, что за ней меня будет ждать ванная. Мое желание было чутко воспринято Вселенной и, если учесть, что перед нами, согласно теории вероятности, всегда открыты сотни миллиардов вариантов того, что может скрываться за дверью, я была благодарна.
Я сбросила с себя одеяло и включила душ. Некоторое время я была слишком сосредоточена на эротическом (или процесс этот обратный, так что стоило назвать его антиэротическим) занятии, я смывала с себя семя Рейнхарда. Складывалась забавная ситуация, мне нравилось заниматься с ним любовью, нравилось пахнуть им, мне нравились даже пятна его спермы на моих бедрах, при этом Рейнхард оставался источником опасности для людей, которых мне хотелось бы защитить. В этой диалектике была особенная магия, которая привносила долю вожделения в дела и некоторое количество проблем добавляла к вожделению. Когда следы Рейнхарда сошли с меня, я смогла думать о перспективах. Надо сказать, ничего ободряющего не случилось за эти три минуты. Нужно было ехать к Отто и говорить ему, чтобы он и девочки убирались из квартиры как можно быстрее. Отто, впрочем, стоило завести телефон, и все могло бы закончиться менее трагично.
Но разве Рейнхард не понимал, что я предупрежу Отто и посоветую ему скрыться как можно скорее? Вероятнее всего Рейнхарду было все равно. Любые мои попытки действовать и решать нечто самостоятельно приводили к тому, что я двигалась ровно в ту сторону, куда он хотел.
Истинным протестом в таком случае был бы отказ от любого действия. Если я и вправду хотела не участвовать ни в одном из его планов, сегодня утром мне стоило отправиться в кафе, заказать по-летнему сладкий штрудель и выкурить пяток сигарет, совершенно не переживая обо всем, что происходит. Но я не могла поступить подобным образом, и он это знал. Я не могла жить с жестоким знанием о том, что ничего не сделала для Отто, даже если сделать было, собственно, ничего и нельзя.
Я снова замоталась в одеяло, вышла из ванной, пожалев, что не взяла с собой одежду. Рейнхард стоял у окна, он на меня не смотрел, и я смогла одеться без мучительных спазмов неловкости, вполне ожидаемых в условиях моей психической жизни.
Только застегнув все пуговицы на платье, я сказала ему:
— Так чего ты хочешь? Что тебе нужно от Отто?
Я вовсе не надеялась, что он ответит. Рейнхард не имел никаких слабостей передо мной, а жуткое ощущение чуждого, иного разума мешало мне представить, что он способен сказать что-то из сочувствия ко мне.
Рейнхард повернулся. Он достал портсигар и неторопливо закурил, дым поплыл по комнате.
— Ты кое-что забываешь, Эрика. Нортланд — это не только и не столько насилие. Это еще и некоторые интересные возможности. Подобное сочетание и рождает империю.
— Спасибо, что говоришь со мной загадками, перед этим пригрозив моему другу.
— Так он тебе уже друг? Это интересно.
— Нортланд в том числе финансовая империя, — сказала я. — Вопрос в деньгах?
— В капитале.
Я прошла мимо него, не зная, стоит ли целовать его на прощание. Он поймал меня за руку, а затем крепко прижал к себе.
— А если я пойду, скажем, к Карлу и сдам тебя.
— Значит, ты сдашь и Отто, — сказал Рейнхард, коснувшись губами моей макушки. — Но что еще важнее, ты не причинишь мне вреда по своему желанию.
— А ты мне?
Он поцеловал меня в висок, заставив чуть отклонить голову. Затем я легонько оттолкнула его, словно пытаясь опровергнуть тезис о том, что я не способна причинить ему вред. Я шла к двери, ощущая его взгляд, но не могла обернуться. Да и не нужно было.
Я ведь все равно не понимала его значения.
Моей гордости хватило на то, чтобы выйти из гостиницы, затем я побежала. Желтые пятнышки такси расплывались у меня перед глазами от напряжения. Я влетела в одну из машин, быстро назвала улицу и вцепилась в спинку переднего сиденья. Таксист посмотрел на меня, как на сумасшедшую, и я выпалила:
— Я опаздываю на работу!
Некоторое время мы ехали молча, затем таксист заговорил. Он журчал, словно радио. И я подумала, что могу гордиться собой. На некоторое время мне удалось лишить дара речи человека от природы довольно болтливого. Речь его обладала тем приятным качеством, которое часто присуще таксистам и парикмахерам. Он не требовал на свои вопросы никаких однозначных ответов, я могла вовсе не складывать звуки в слова, мычать нечто утвердительное или отрицательное вне зависимости от смысла сказанного.
Мне так хотелось помочь Отто, но в то же время я не чувствовала в себе достаточной силы для того, чтобы сделать нечто из ряда вон выходящее. У меня даже не было возможности что-то подобное помыслить.
Я чувствовала себя так, словно меня заперли в аквариуме, и теперь я плавала, просматриваемая со всех сторон, изолированная, в сущности, как рыба, лишь отрывочно интересная зрителям. В фокусе были совсем другие люди. Собственно, следовало представить себя рыбой в аквариуме, стоящем посреди ресторана. Блюдом для была не я. По крайней мере, на данный момент.
Как только машина остановилась, я выскочила из нее, оставив деньги таксисту и крикнув ему:
— Сдачи не надо!
Я неожиданно быстро нашла нужный мне двор, бегом поднялась по лестнице, удивляясь тому, насколько выносливой могу быть в сложной ситуации. На звонок я жала без перерыва, демонстрируя, насколько срочно мое дело. Никто, однако, не открывал, причем довольно продолжительное время. Первой моей реакцией был страх — Рейнхард уже добрался до них.
Затем я, впрочем, с облегчением подумала, что они могли переехать по независящим от меня обстоятельствам, тем самым оборвав ниточку, которую Рейнхард протянул от меня к Отто. Когда мне открыла Лиза и с визгом бросилась обниматься, я постаралась вырваться, быстро осознала, что это невозможно и только тогда заговорила:
— Отто в большой опасности!
Лиза мгновенно стала серьезной. Я и не думала, что ее кукольное лицо может отразить такое напряжение. До этого мне казалось, что на нем навсегда застыла фарфоровая безмятежность. Теперь же Лиза казалась в чем-то схожей с Рейнхардом. Я увидела Отто, он выглянул из кухни, когда я вошла в коридор.
— Рейнхард, — сказала я. — Он едет сюда.
Отто выругался, но как-то без страсти, без особенного страха. Я услышала из комнаты голос Ивонн:
— Что?!
Но больше всего в тот момент меня занимала Лиза. Она смотрела на меня так, словно не просто ударит, убьет меня. Ее зеленые глаза потемнели, а губы чуть скривились. Лицо словно бы ничего не выражало, но злость ее я чувствовала каждой клеточкой своего тела, сжавшейся в ожидании удара.