Я шла между ними, представляя себя королевой, шагающей между своих подданных, вытянувшихся вверх с почтением и благоговением. Глупые, самодовольные фантазии забавляли меня, но в то же время я почти верила во все, что происходило в моей голове.
Когда я услышала позади шум подъезжающей машины, то, конечно, испугалась. Однако по зрелому измышлению следующей секунды поняла, что это, вероятно, Рейнхард. Когда я обернулась, то вместо черной машины, увидела ослепительно белую. Она подмигнула мне фарами.
Я пошла дальше, имея в арсенале иллюзорную надежду на то, что ничто не имеет ко мне никакого отношения. Мысль была такая приятная, что тревога схлынула, словно волна, впрочем, уже разрушившая берег. Я шла, наблюдая за собственной тенью в свете фар. Запах лип больше не казался мне успокаивающим, теперь в нем была тревожность, яркая, пронзительная нота, заставлявшая сердце биться сильнее.
Теперь это был страшный запах. Впрочем, все стало страшным. Я поспешила распрощаться с тревогой. Я и мой преследователь играли в определенного рода игру, где каждый старается как можно дольше сохранять хрупкость отстраненности. Машина следовала за мной, я шла вперед, делая вид, что не придаю ей никакого значения.
Конечно, я сдалась первой. В конце концов, не осталось ни одной причины для того, чтобы обманывать себя. Ушла надежда, ушла гордость, ушел даже страх. С каждым шагом я пустела, и когда не осталось ничего, что мне хотелось бы скрыть, я остановилась. Свет фар слился со светом, растекшимся у ближайшего фонаря, когда машина приблизилась. Я не оборачивалась, стояла, замерев, словно одна их тех кукол, которых с такой любовью и тщательностью создавал Отто. Машина поравнялась со мной, затем замерла, и дверь почти неслышно открылась. Часть меня желала услышать голос Рейнхарда, представить все это как очередную сексуальную игру между нами. Но некоторая основная идея, составлявшая Эрику Байер, заключалась в том, что если что и случается неожиданно, то оно непременно представляет собой нечто не очень хорошее или даже очень плохое.
Я закрыла глаза. Пассивное сопротивление для малышек, не способных собрать взрывчатку, как Кирстен Кляйн. Впрочем, где была Кирстен Кляйн, и где была я?
Действительно, где я была? Меня взяли под руки, я ощутила знакомую силу солдат. Когда меня усадили в машину, и она тронулась, я еще некоторое время держала глаза закрытыми. Бегство от собственных органов чувств казалось мне спасительным. Оно, однако, не могло быть тотальным. Я ощущала ход машины, плавный, приятный, чувствовала запах дорогого парфюма. Аромат был почти невесомый, настолько прозрачный, что даже непонятно, мужской или женский. В нем были нежные, водные ноты, сочетавшиеся с горьковатым деревом и цветочной, словно бы нектарной сладостью, так что в первую очередь мне парадоксальным образом представилось хрустально-чистое озеро, буйная зелень, волнуемая ветром, нежное птичье пение, разносящееся вокруг несколько жутковатым образом.
Никто меня не торопил, и я могла наслаждаться этим сказочным пейзажем перед моим мысленным взором даже чуть дольше, чем хотела. В какой-то момент картинка стала тревожащей.
Открыв глаза, я увидела Себби Зауэра. Он сидел передо мной, на лице его играла безупречно-прекрасная улыбка, чистая, как вода в озере, так хорошо представившемся мне. Салон машины был так же белоснежен внутри, как и снаружи. Здесь было просторно, светло и тревожно, как на рассвете. На откидном столике рядом с Себби стояла фарфоровая чайная чашка, наполненная спелой вишней. Она была такой же белой, как и все вокруг, так что полевые цветы, между которых притаился помпезный дагаз, казались на ней невероятно яркими. Себби выбрасывал косточки в приоткрытое окно машины. Костюм на нем тоже был белый, а его гипнотический взгляд был обращен к стеклу, но сила его все равно заставляла меня искать контакта.
Рядом со мной сидели двое солдат. Во всем схожие с Рейнхардом — та же форма, та же неестественная точность движений, та же тщательная эстетичность. Между ними мне было тесно, неожиданно вместо страха я ощутила прилив возбуждения, вспомнив о том, как принадлежала одному из таких же существ в постели, о том, сколько его семени было во мне.
— О, избавь меня от своих архаических фантазий, Эрика.
— Прошу прощения.
Себби обратился ко мне на "ты", и это задавало тон беседе. Я не знала, зачем он здесь, хотя у меня и было (надежно скрытое ото всех) подозрение, что дело в Отто. Себби взглянул на меня, глаза его были искрящимися, неизменно-веселыми.
— Как продвигается ваша с Рейнхардом работа?
— Спасибо, хорошо, — сказала я. — Но ведь вы и так можете узнать.
Он взял вишню за зеленый хвостик, покрутил в руках, а затем отправил ее в рот.
— Предположим, — ответил он. — Ты, наверное, скучаешь.
Я пожала плечами. Себби засмеялся.
— Я знаю, что скучаешь. Рейнхард и его фратрия занимались скучнейшими делами, связанными с крупными финансовыми потоками. Сейчас они едут в Хильдесхайм. Будут здесь примерно через час.
— Мне об этом знать не полагается?
— Безусловно.
Себби снова засмеялся. В его смехе было нечто звеняще жутковатое. Затем он выплюнул косточку, попав ровно в небольшое отверстие приоткрытого окна.
— Спасибо вам за сведения, — сказала я. — В любом случае. Если я нужна вам…
Себби отмахнулся от меня, словно от назойливой мухи, затем его рука легла на колено, и я смогла насладиться его безупречным маникюром. Такие аккуратные ногти, подумала я, что он почти кажется хорошим человеком.
Чистота равно благо — старая сцепка в старом сознании. Теперь чистота присуща всему от борделей до фабрик смерти.
— Нет, разумеется, ты мне не нужна, Эрика! Если ты еще не заметила, то женщина вроде тебя мало что из себя представляет: ты не обладаешь исключительными способностями, умом, внешностью или добротой.
Он разгибал пальцы, перечисляя, выражение его лица было преувеличенно забавным.
— Теперь ты поблагодаришь меня за эти характеристики?
— Нет, — сказала я. Во мне вдруг проснулась странного рода гордость, мешающая мне принять слова Себби. — Если бы я была вам не нужна, вы бы не искали меня.
Он подмигнул мне так, словно мои слова понравились ему. Себби был настоящим, солдаты, сидевшие рядом со мной с их неестественной неподвижностью напоминали мне о том, что такое искусственное. Однако в Себби было и нечто беспокойное, как если бы он содержал в себе странные искры безумия или волшебства.
Себби откинулся назад, чуть запрокинул голову. Пальцы его забарабанили по коленкам.
— Да-да-да. Дело в том, что случайным образом твоя, вызванная комплексами, привязанность к идиоту привела к некоторым забавным реакциям в нынешнем офицере Герце. Все это ничуть не делает тебя значимой для меня и тем более для истории. Однако, ты значима для него. Тебе это нравится, так?
— Полагаю, вы приписываете мне желания, которых у меня нет. Я не хочу быть значимой.
— А чего же ты хочешь?
И я ответила так честно, что это могло бы быть дерзостью. Я сказала:
— Я хочу домой.
Но Себби только широко улыбнулся, вытянул ноги, положив их на колени одному из солдат.
— Конечно, хочешь. Я знаю все, чего ты хочешь. Но речь не о тебе. Не о твоих жалких желаниях, страхах, привязанностях, целях и идеях.
Я вдруг улыбнулась. О, эта чудесная склонность нарциссических людей приписывать всем свое желание грандиозности и страх ничтожности. Себби и Рейнхард были не так уж далеки друг от друга.
Себби вздохнул.
— Вот, стоит заткнуть тебе рот, и ты начинаешь хамить мне мысленно. Ну да ладно, мы здесь не для того, чтобы ссориться. Дело в том, что ты имеешь некоторый доступ к офицеру Герцу, кажешься ему важной. И я хочу это использовать.
— Вы хотите подкупить меня? Но зачем, вы ведь можете получить все, что я знаю.