…Граф в остолбенении не двинулся с места. Он окинул взглядом толпу. Зрелище это он нередко видал и раньше и отпустил за свою жизнь немало неудачных и малоудачных острот об этом многоглавом чудовище. Но лишь сейчас ему пришло на ум, что это чудовище, собственно говоря, самое неприятное соседство для дворца, какое только можно себе представить.
Незнакомые и неприятные мысли закружились в мозгу его сиятельства, и было нм там достаточно просторно. Граф совсем растерялся, и потребовалась целая полька, чтобы он пришел в себя.
Торфяное болото
Высоко над вересковыми равнинами летел рассудительный старый ворон. Ему надо было пролететь много миль на запад, до самого моря, чтобы откопать на берегу свиное ушко, давно припрятанное на черный день. А теперь уже осень на исходе, и еды в обрез.
Если показался один ворон, значит, где-то рядом, присмотревшись, увидишь второго — так сказано у старика Брема. Однако тут вы ничего бы не высмотрели; рядом со старым рассудительным вороном никого не было — он так и летел один. Ко всему равнодушный, молча летел он вперед, и редкие взмахи могучих черных крыльев неуклонно несли его все дальше на запад сквозь густой, пропитанный влагой воздух.
Но в размеренном и неторопливом своем полете он острым взглядом окидывал раскинувшуюся внизу землю, и от этого зрелища старую птицу разбирала досада.
С каждым годом зеленые и желтые пятна все множились и расползались по земле, все больше и больше врезывалось их в вересковую пустыню, а вместе с ними вырастали все новые домишки под красными черепичными крышами, и над ними из приземистых печных труб подымался удушливый торфяной дым, — всюду дела рук человеческих, всюду человек.
А ведь помнится ему, что, когда он был молод — с тех пор, пожалуй, прошла не одна зима, — здесь было самое подходящее место для толкового семейного ворона: бескрайние просторы, поросшие вереском, уйма зайчишек и разной пернатой мелюзги, а на побережье гнездились гаги, которые несли крупные, вкусные яйца; словом — всяческих лакомств было сколько душе угодно.
А теперь здесь дома стоят тесно, желтеет жнивье, зеленеют луга, и до того стало голодно, что почтенному старому ворону приходится летать в этакую даль за несчастным свиным ушком.
Ох уж эти люди! Знает вас старик ворон!
Он вырос среди людей, да не каких-нибудь там простых, а среди самой что ни на есть знати. Детство и юность его прошли в большой пригородной усадьбе.
Зато если ему теперь случается пролетать над нею, он старается взлететь как можно выше, чтобы никто его не узнал. Если в саду показывалась женщина, он воображал, что это барышня с бантом в пудреных волосах, а это была ее дочь с вдовьим чепцом на совершенно седых буклях.
Хорошо ли ему жилось у знати? Ну, это как посмотреть. Ел он тогда досыта и многому у них выучился, а все-таки это был плен. В первые годы ему подрезали левое крыло, а потом он стал пленником под честное слово — «parole d’honneur», как выражался старый барин.
Но однажды он нарушил «parole d’honneur»: дело было весной, над садом пролетала молодая, черная как смоль ворониха.
Потом — когда, пожалуй, прошла уже не одна зима — он наведался в усадьбу. Но какие-то незнакомые мальчишки стали кидать в него камнями, а старого барина и барышни не оказалось дома.
«В город, видно, уехали», — подумал ворон и через некоторое время наведался еще раз. Однако встретил тот же прием.
Обидно стало почтенной старой птице — потому что к тому времени наш ворон успел уже состариться, — и с тех пор он пролетал над домом повыше. Он решил не знаться больше с людьми, пускай себе старый барин с барышней все глаза проглядят, запрокинув головы, — а в том, что они так и делают, ворон нисколько не сомневался.
Теперь он позабыл все, чему когда-то научился: перезабыл трудные французские слова, которым выучился в господских покоях, перезабыл и куда более понятные крепкие словечки, которым по своему почину научился в людской.
И только два человеческих слова удержалось у него в памяти, начало и конец всей позабытой премудрости. Порою в хорошем настроении он вдруг вспомнит и скажет: «Bonjour, madame!», а если разозлится, то гаркнет: «Черт побери!»
Редко взмахивая крыльями, он быстро и уверенно летел вперед в густом от влаги воздухе; уже показалась вдали белая кромка морского прибоя. Тут он заметил на земле обширную черную низину. Это было торфяное болото.
По холмам вокруг стояли дома, а в самой низине — она протянулась примерно на милю с лишним — не было никаких следов человека, по краям сушится сложенный горками торф, а посередине только кочки чернеют, да блестят между ними лужи.