И шепчет таинственно:
— Может быть, у них вши…
Мальчики остаются одни с охапками щавеля, сидят на корточках, смотрят сквозь изгородь.
Потом бегут домой. Бегут и прыгают, держа щавель перед собой. Их ножки, перебираясь через порог, стараются не отстать от охапок щавеля.
Вбежав в дом, они взбираются на скамью под окном, и старший снова запевает своим хриплым голоском:
Песня слышится до позднего вечера. Но теперь она звучит так бесконечно грустно и медленно, как будто забралась на большие неподвижные крылья и парит на них где-то в синем небе, как будто в ней поется о счастье жизни и о смерти. Песня заражает двухлетнего, он тоже поет и тоже о счастье жизни и о смерти.
Вернувшаяся мать находит обоих спящими на скамье под окном. Под мышками у них огромные охапки щавеля. Она переносит их в постель.
А щавель несет свиньям в хлев.
На следующее утро старший с худеньким личиком, в красной юбочке стоит за высокой изгородью и ждет. На ну, та ту!
Хозяева Нористуа снова стали общительными и кричат соседям в Сёристуа через изгородь, что они, слава богу, разделались со своими городскими дачниками и те, наверное, уже на станции.
Так он узнает, что маленькая нарядная белая девочка уехала утром.
Он ложится на траву и закрывает глаза, чтобы больше никогда не проснуться… И желтые луга становятся черными, поле из ельника становится черным, и даже прекрасная гора с плоской вершиной, покрытой серебристым мхом, которую видно издалека, тоже чернеет. Есть только одно белое пятнышко, далеко-далеко отсюда: маленькая белая дама, которая уехала.
Мать зовет его завтракать. Зовет долго. Наконец подходит к нему, хочет поднять.
— Я сплю! — отвечает он и крепко вцепляется в траву.
Время идет. Через каждые два года в доме появляется новый братик или сестричка, и мальчик видит, когда мать уходит на полевые работы, неся на спине младшего, что ее юбка на помочах с каждым летом становится все более обтрепанной. Отец стал худым и жилистым, больше не смеется по вечерам и часто раздает ребятам оплеухи. Тогда в горнице поднимается рев, а потом ребята сидят по углам и тихонько всхлипывают. Случается, что старший, злой и недовольный, выбегает за порог, бросается на траву и закрывает глаза. А когда мать зовет его ужинать, он беззвучно отвечает:
— Я сплю!
Это может показаться странным. Но вот он, взрослый, стоит у белых перил на палубе американского парохода и смотрит на последний легкий просвет в воздухе над страной — Норвегией. Он пытается собрать разрозненные куски своей жизни в единое целое, чтобы суметь самому ответить на мучающий его где-то в душе вопрос — почему он уезжает. И отвечает, что ему неплохо жилось бы в Сёристуа и он трудился бы на хуторе не покладая рук, если бы тогда маленькая белая девочка не зашла за красную изгородь, не нарвала бы щавеля и не протянула растения в его детские ручонки, а он не нес бы охапку, как освященную свечу… Ведь видения вползают в ум и душу человека многими путями, иногда через открытые детские глаза, и превращаются в тоску, а она лишает человека силы сопротивления и заставляет его покидать хутор, отчий дом, родину.
Кнут Гамсун
Рабы любви
Это написано мною собственноручно. Написано сегодня, чтобы облегчить душу. Я потеряла работу, потеряла радость жизни. Потеряла все. А служила я в кафе «Максимилиан».
Молодой человек в сером костюме каждый вечер приходил к нам с двумя друзьями, и они садились за один из моих столиков. В кафе бывало много посетителей, и у всех у них находилось доброе слово для меня — только не у него. Он был высок, худощав, с мягкими черными волосами и голубыми глазами, которые иногда останавливались на мне. Едва заметный легкий пушок пробивался над его верхней губой.
Видно, он с самого начала не был ко мне расположен.
Он приходил каждый вечер в течение недели. Я привыкла к нему, и, когда его не было, мне словно чего-то не хватало. И вот однажды он совсем не пришел. Я места себе не находила, обошла все кафе и вдруг увидела его за столиком позади одной из больших колонн, у другого входа. Он сидел с актрисой из цирка. На ней было желтое платье и длинные перчатки выше локтя. Она очень молода, и у нее прекрасные карие глаза, а у меня глаза голубые.
Я постояла немного, стараясь уловить, о чем они говорят. Она в чем-то упрекала его, говорила, что он ей надоел, просила его уйти. «Матерь божья, — молилась я, — хоть бы он пришел ко мне!»
На другой день он появился вечером, как обычно, с друзьями, и они сели за один из моих столиков. А всего у меня их пять. Я не бросилась к нему тотчас же, как бывало прежде, я покраснела и сделала вид, что не заметила его. Тогда он подозвал меня.
Я сказала:
— Вас не было здесь вчера.
— Обратите внимание, — сказал он своим друзьям, — как стройна наша официантка, как она прелестна.
— Пива? — спросила я.
— Да, — ответил он.
Я не шла, я летела за тремя кружками.
Прошло несколько дней.
Как-то раз он протянул мне визитную карточку и сказал:
— Отнесите ее той…
Не дослушав, я взяла карточку и отнесла желтой даме. По дороге я прочла его имя: Владимир Т***.
Когда я снова подошла к его столику, он вопросительно взглянул на меня.
— Я отдала, — сказала я.
— Ответа нет?
— Нет.
Он дал мне марку и, улыбнувшись, сказал:
— Когда нет ответа — это тоже ответ.
Весь вечер он сидел, не сводя глаз с этой дамы и ее спутников. Часов в одиннадцать он встал и подошел к ее столику. Она встретила его холодно, но двое ее спутников, наоборот, разговаривали с ним, задавали ему издевательские вопросы и хохотали. Он вернулся очень скоро, через несколько минут, и я обратила его внимание на то, что один из карманов его весеннего пальто промок от пива. Он тут же снял пальто, резко повернулся и гневно посмотрел на столик дамы из цирка. Я, как могла, привела пальто в порядок, и он улыбнулся мне:
— Спасибо, раба.
Помогая ему надеть пальто, я украдкой погладила его по спине.
Он сидел, глубоко задумавшись. Один из его друзей заказал еще пива, и я взяла кружку. Хотела взять и кружку Т***.
— Нет, — сказал он и положил свою руку на мою.
От его прикосновения моя рука бессильно повисла, он заметил это и сразу же отдернул руку.
Вечером я молилась за него, стоя на коленях у кровати. И, счастливая, целовала свою руку, к которой он прикоснулся.
Однажды он подарил мне цветы, целую охапку цветов. Он купил их у цветочницы сразу, как только вошел в кафе, они были свежие, пунцовые — огромный букет, почти вся ее корзина. Он завалил ими столик, за который сел. На этот раз он был один. Как только выпадала свободная минутка, я стояла, притаившись, за колонной, все смотрела на него и думала: его зовут Владимир Т***.
Так прошло довольно много времени. Он беспрестанно глядел на часы.
Я спросила:
— Вы кого-нибудь ждете?
Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом и вдруг ответил:
— Нет, я никого не жду. Кого мне ждать?
— Я подумала, что, быть может, вы кого-нибудь ждете, — опять сказала я.
— Подойдите, — сказал он в ответ. — Это вам.
И он дал мне всю охапку цветов.
Я хотела поблагодарить, но голос изменил мне, и я лишь прошептала «спасибо». Задыхаясь от счастья, я стояла у буфета и не помнила, что мне надо заказать.
— Что вам? — спросила буфетчица.
— А вы не знаете? — ответила я вопросом.
— Откуда мне знать? Вы что, рехнулись?
— Вы не знаете, от кого я получила эти цветы? — спросила я.
Мимо прошел управляющий.
Я услышала, как он сказал: