Меньше всего меняется от времени камень. Островов наверняка почти столько же, сколько их видели самые первые люди. Следы же человеческой жизни время смывает. Но норвежцы кроме старинных построек, свезенных из разных мест в специальные поселки-музеи, умело сохранили поселения моряков тех времен, когда они ходили за рыбой или в дальние странствия под парусом и на веслах. И не только гости-туристы, но и сами норвежцы с любопытством разглядывают, какой была пристань когда-то, как выглядели соляная лавка, чан для приема рыбы, старая церковь, ночлежка для моряков…
Современные городки, поселки и отдельно стоящие домики, проплывая вдоль берега, видишь все время. Жизнь пустила тут корни давно и прочно. И она продолжает здесь утверждаться. Три миллиона норвежцев (из четырех) живут на побережье. Естественно, что вода служит главной дорогой, по которой перевозятся люди и грузы. Дорога эта надежная и дешевая. По ней идут большие суда и многие тысячи маленьких — на моторе, под парусом, просто на веслах. «Вода — это наше шоссе», — скажет норвежец. Особенность здешних водных путей — во многих местах они глубоко и ветвисто врезаются в сушу. И тут уж некуда деться — придется сказать о фиордах.
Можно совсем забыть географию, но слово фиорд почему-то у каждого крепко сидит в голове. Можно мало что знать о Норвегии, но каждый скажет что-нибудь о фиордах. Что же это все-таки за явление — фиорд?
Когда глядишь с самолета, видишь, что это морской язык, углубившийся в сушу. Когда плывешь по фиорду, видишь два берега, впечатление: движешься по широкой и очень тихой реке. Глубина под килем очень надежная — бывает и глубже, чем море, из которого ты зашел в эту узкую щель в скалах. Берега временами повторяют друг друга, как близнецы, — один повернул и второй — тоже. Обрывы скал высотой больше ста метров. Редкие деревца на камнях. Речонка льется в фиорд водопадом. Но миновал водопад, и опять тишина. Вода отражает два берега. Удар колокола в церквушке, прилепившейся с горсткой домов под обрывом, звучит тут иначе, чем на равнине или в горах. Мотор на катере намеренно выключен, и, кажется, кожей чувствуешь необычную тишину. На море, оставшемся за кормой, в это время бушуют волны (возможна даже и буря), но в этом узком каньоне слышишь, как падают капли с весла.
Сказать о фиорде «морской залив» — это неточно, пожалуй, даже неверно. Это скорее длинное озеро, породненное ледником с морем. Сами озера в здешних местах — следы движения ледника. Глядя на карту, родство озер и фиордов замечаешь немедленно. Но в озерах вода всегда пресная, в фиордах же воды слоеные: снизу — морская, соленая и тяжелая, а над ней — толщиной примерно в метр — слой воды талой, весенней, а также речной. Моряки знают этот секрет и в устьях фиордов запасаются пресной водой.
Фиордов много, почти все они судоходные. Временами они так близко подходят друг к другу, что издавна люди наладили волоки («эйдеры» по-норвежски). Немного пути по суше — и лодка в другом фиорде. Самый большой из фиордов — Согне-фиорд. Длина от устья до «головы» — двести четыре километра.
Из окошка гостиницы утром наблюдал любопытную сцену: по перилу балкона осторожно кралась сорока. Улучив момент, она юркнула в форточку и полетела в кусты с серебристой бумажкой в клюве. Удивляла не дерзость известной воровки, безбоязненно жившей в середине приморского городка, — в который раз удивила сама эта встреча с сорокой, вездесущность знакомой птицы. Я ее видел у нас повсюду — от Прибалтики до Камчатки, видел на прибрежном песке в Африке, во Вьетнаме на пальмах, на березах в северной части Америки. И она везде одинакова: любознательна, воровата, криклива. Нахальство в ней сочетается с осторожностью. И конечно, она красива, сорока, которую тут, в Норвегии, называют шэре.
Выясняя у норвежца-зоолога, какие звери и птицы здесь обитают, обнаружил своих земляков: ласточки, воробьи, совы, кукушки, синицы, дрозды, зайцы, лисы, бобры, куницы, ласки, олени, на севере есть росомахи, песцы.
— И знаете, — встрепенулся зоолог, — волк появился! Недавно в газетах писали: обнаружено логово…
Волков, медведей, росомах и лисиц традиционно в Норвегии истребляли. Давали награду за каждую шкуру. Теперь охраняют как драгоценность: «волк появился», «медведей голов пятьдесят-шестьдесят еще есть».