Но с возвращением весны, во второй половине мая, в то время, как живительный сок раздувал почки лилий, г. Л'Амбер невольно подумал, что единственно его нос лишен благотворного влияния весны и природы. В то время, когда все обновлялось, он вял как осенний лист. Его крылья становились худее, точно их сушил невидимый сирокко, и сближались с перегородкой.
— Проклятие! — восклицал нотариус, строя гримасу перед зеркалом, — деликатность вещь хорошая, но все хорошо только в меру. Мой нос стал до того деликатен, что внушает опасения; если я не возвращу ему силу и цвет, то он скоро станет тенью самого себя.
Он слегка его подрумянил. Но румяна выдали невероятную тонину прямой, лишенной толщины линии, которая делила его лицо на двое. Так возвышается тонкая и острая полоска кованного железа посреди солнечных часов; таков был и призрачный нос впавшего в отчаяние нотариуса.
Напрасно богатый уроженец улицы Вернель подверг себя самому существенному питанию. Принимая во внимание, что хорошая пища, переваренная исправным желудком, почти в равной степени приносит пользу всем частям нашего тела, он подчинил себя кроткому игу уничтожения крепких бульонов и омаров и множества кушаньев из кровавой говядины, орошая все это самыми чудными винами. Утверждать, будто эти изысканные яства не пошли ему на пользу, значило бы отрицать очевидность и клеветать на обжорство. Г. Л'Амбер вскоре наел прекрасные розовые щеки, отличную готовую для удара воловью шею и премилый кругленький животик. Но нос остался невнимательным или бескорыстным компаньоном, не желающим пользоваться барышами.
Когда больной не может ни есть, ни пить, то его поддерживают порою питательными ваннами, которые сквозь кожу проникают до источников жизни.
Г. Л'Амбер обращался со своим носом, как с больным, которого следует питать отдельно и во что бы то ни стало.
Он заказал для него особую серебряную позолоченную ванночку! Шесть раз в день он терпеливо погружал и держал его в ваннах из молока, бургонского вина, жирного бульона и даже из томатного соуса.
Тщетные старания! больной выходил из ванны таким же бледным, таким же худым и таким же жалким, каким и входил.
Казалось, всякая надежда была потеряна, как однажды г. Бернье ударил себя полбу и вскричал:
— Мы сделали огромную ошибку! Чисто школьнический промах! И все я!.. и именно, когда этот факт столь блистательно подтвердил мою теорию... Нет сомнения, овернец болен, и чтобы вы выздоровели, надо вылечить его.
Бедный Л'Амбер рвал на себе волоса. Теперь он сожалел, что выгнал Романье из дому, отказал ему в помощи, и забыл даже спросить его адрес! Он воображал, как бедняга томится теперь на жалкой подстилке, без хлеба, без ростбифа и шато-марго. При этой мысли его сердце разрывалось. Он разделял страдания несчастного наемника. В первый раз в жизни он был тронут несчастием ближнего.
— Доктор, милый доктор, — вскричал он, пожимая руку г. Бернье, — я готов отдать все мое состояние за спасение этого честного малого.
Пять дней спустя болезнь все еще не уступала. Нос, между тем, превратился в гибкую кожицу, которая уже плющилась под тяжестью очков, как явился г. Бернье и объявил, что нашел овернца.
— Победа! — вскричал г. Л'Амбер.
Хирург пожал плечами и отвечал, что ему победа кажется по меньшей мере сомнительной.
— Моя теория, — сказал он, — вполне подтвердилась, и как физиолог, я совершенно удовлетворен; но как врач, я желал бы помочь вам, а состояние, в котором я нашел этого несчастного, почти безнадежно.
— Но, милый доктор, вы спасете его!
— Во-первых, он не мой пациент. Он принадлежит одному из моих собратий, который изучает его не без любопытства.
— Нам его уступят! если потребуется, мы его купим.
— Что вы говорите! Доктора не продают своих больных. Они порой их убивают в интересах науки, чтоб поглядеть что у них внутри. Но делать их предметом торговли, — фи, никогда! Быть может, мой друг Фагатье и уступит мне вашего овернца, но бедняга очень болен и в довершение всего, у него такое отвращение к жизни, что он не хочет лечиться. Он выбрасывает все лекарства. Что касается пищи, то порою он жалуется, что мало дают и с криком требует полной порции, порой же отказывается от того, что дают, и хочет умереть с голоду.
— Но это преступление!.. Я с ним поговорю... Я ему объясню с нравственной и религиозной точки зрения. Где он?
— В Hotel-Dieu, в зале святого Павла, No 10.
— Вы в карете?
— Да.
— Так едем. Ах, негодяй, он хочет умереть. Иль он не знает, что все люди братья?