— Стас, мы пропали… — хрипло выговорил я.
— Да-да, — отрывисто отозвался он, не сводя глаз с куска красного бархата. — Не меньше двух мешков…
Стремительно подсел к столу, где уже были приготовлены письменные принадлежности, и, отодвинув страшный гипсовый обломок, со стуком опустил перо в чернильницу.
— Мешков? Каких мешков?
— Цемента, — бросил Стас, нервно скрипя пером. — Как считаешь, он действительно может достать колонковые кисти?
— Какие кисти? Какой цемент? — Я уже бегал по комнате, временами шарахаясь от изваяния. — Ты думаешь, он шутил насчет микроскопа? Трещинка, морщинка какая-нибудь — и крышка! И всё… Слушай, Стас! — Я остановился, озарённый. — А может, проще новый слепить, а?
Перышко скрипнуло — и смолкло. Стас глядел на меня, соображая.
— А этот куда?
Я посмотрел на бюст — и вздрогнул.
— Да… — опомнившись, сказал я. — Да, конечно… Ты прав.
И перо заскрипело вновь.
— Гипс медицинский… — бормотал Стас. — Н-ну, скажем, мешок…
Он возводил глаза к потолку, подсчитывал что-то на пальцах и снова принимался писать.
Шатаясь, я подошел к столу и ухватил Стасика за плечо.
— Литр спирта, Стас!.. — просипел я. — Впиши туда литр спирта…
— Литр спирта… Хм… — Стас подумал. — Два, — решительно сказал он. — Два литра спирта.
Составленный нами список включал в себя семьдесят один предмет: краски, лаки всякие, гипс медицинский, цемент, кисти колонковые и так далее.
Позвали коменданта. Уважительно на нас поглядывая, он изучил этот впечатляющий документ, исправил два литра спирта на двенадцать — и к вечеру, клянусь вам, достал всё. И кисти колонковые в том числе.
В те давние незабвенные времена… Умру — не забуду этих шести дней, проведенных в Сером доме. Каждое утро я попросту напивался. Больше всего меня пугало, что Стас (Стас!) никак не решится приступить к делу. Целыми днями он без надобности брал и смешивал краски, рассыпал цемент да рисовал безносый бюст во всех ракурсах.
— Стасик… — в тысячу первый раз стонал я. — Время же идёт! Давай хоть что-нибудь попробуем, а?
Стас остекленело смотрел на меня и мотал головой.
— Рано.
И вновь принимался создавать видимость работы.
Приходил комендант — страшный, трезвый, с подёргивающимся лицом. Звякнув о стекло зубами, опрокидывал стопку спирта, запивал водой — и снова становился весел. Оглядев разложенные на видных местах наброски, понимающе кивал и удалялся на цыпочках.
К концу третьего дня я начал ощущать некую пустоту внутри. Вне всякого сомнения, это улетучивалась вера. Анекдоты анекдотами, но — чёрт возьми! — каких-нибудь три года назад я дрался за него на фронте! За Родину и за него… Нет, прав, прав был полковник, настрого запретив раздвигать шторы. И дело даже не в том, что прохожий вражина мог зашифровать увиденное с помощью нот. Враг — он и есть враг: ему что ни покажи — он так врагом и останется… Но простому советскому человеку видеть ежедневно вождя с отбитым носом! Вождя, в котором черно и пусто!..
Короче, к седьмому дню я смирился. Я уже точно знал, что из этой комнаты мне путь один — по этапу. «Вставал впереди Магадан, столица Колымского края…» Изрядно осоловевший, сидел я на стуле, свесив руки по сторонам, и бессмысленно бормотал:
— Сколько бы верёвочке ни виться… А, Стас?.. «Я п-помню тот Ванинский порт…»
И вот наступило оно, утро седьмого дня.
— Ну что, Стасик? — с беспомощной улыбкой сказал я. — Труба?
— Труба? — Он взглянул на часы. — Труба… Да! Труба зовёт! За дело!
Поколдовав над химикалиями, на моих глазах этот мерзавец помазал чем-то обломок с отбитой стороны и, подув на него, посадил в дыру. Потом развёл что-то в блюдце и обмахнул нос по месту слепки. Появилась синеватая полоса, которая, впрочем, быстро побледнела и слилась с общим фоном. Дождавшись, пока она просохнет окончательно, Стас зачистил гипс и отступил на полшага.
— Вот так, — удовлетворённо произнёс он и вытер нос вождю красным бархатом.
Ещё не веря, я приблизился к скульптуре. Ни морщинки, ни трещинки! Такое впечатление, что этот нос никогда не был, да и не мог быть отбит…
И тут наконец я понял всё.
— Гад ползучий! — выдохнул я и, растопырив пальцы, пошёл на Стаса.
— С ума сошёл? — сердито закричал он, отдирая мои руки от своего горла. — Перестань! Сейчас комиссия войдёт!
Я опомнился и убрал руки, тем более что в комнату действительно уже входил комендант. Увидев исцелённый бюст, он замер — и даже не подошел, а как бы подкрался к изваянию. Обнюхав каждый миллиметр сталинского носа, повернулся к нам и произнёс с уважением: