- Госпожа Анна, это правда, что вы отреклись от всех радостей жизни? - Тадарик смотрит ей прямо в глаза, словно пытается разглядеть душу.
- Ложь, - Аня обводит рукой стол. - Я ем, пью и веселюсь, как все.
- Скорее: вместе со всеми.
Аня невольно хмурится, отводит глаза:
- Мне так же весело, как и ... всем. - она кивает в сторону Гастаса, изо всех сил пытающегося вернуть на лицо маску вальяжного благодушия.
Тадарик усмехается:
- Умно. И от вопроса ушли, и правду сказали. Здесь и в самом деле никому не весело, кроме вашей подруги.
- Ей тоже не весело.
- Да? По ней не скажешь.
- Просто она притворяется лучше нас. Впрочем, сейчас ведь именно это и нужно?
- Вы правы. Если она и притворяется, то очень искусно и очень к месту. Так значит от радостей жизни вы не отрекались?
- Я служу Жизни, а жизнь - это не только страдания, но и радости. Моим богам угодно всё, что служит делу жизни?
- Всё?
- Если это служит жизни, то да.
- Вы так разумны, госпожа Анна, что слушать вас, - одно удовольствие, - он касается кружкой кружки, отпивает и Аня вынужденна поддержать его жест, после чего продолжает расспросы. - Но истинное ученичество требует отречения. Я прошёл это и знаю, и тот купец в лавке говорил об отречении.
- А, тот старик! Он толком-то ничего не сказал. Только размышлял вслух. И вообще, старики любят поговорить об отречении от радостей. Ну да. Нельзя делать два дела одновременно: ты или развлекаешься, или зубришь. Ту же анатомию со всеми её жилками и костями.
- Анатомию?
- Внутреннее устройство человеческого тела. Там многое надо просто запомнить наизусть. Или фармацевтика - наука о лекарствах. Просто прослушать такое нельзя. Это надо зубрить, зубрить и зубрить. Но не всё же время! Да, мы учили и учились, но мы и веселились тоже. Может быть даже более жадно, нежели другие, учёбой не занятые, так как минут радости у нас было меньше, чем у них.
- Да, да, да, - отозвался Тадарик, кажется имея в виду не её слова, а свои воспоминания. - Так оно и было.
- Учёба требует времени, но это наш выбор, - продолжала Аня, захваченная как собственным красноречием, так и вниманием собеседника. - Выбор, но не отречение.
- Верно сказано. Это выбор, - поддержал её мужчина и вдруг спросил. - А как вы относитесь к смерти? Она рядом. Вон в том углу сидит.
- Я вижу. Но я лекарка. Во время последней великой войны такие как я, шли рядом с воинами. Чем раньше начнёшь лечить рану, тем больше шансов спасти человека. Думаете, их не убивали? А на их место шли другие. Безоружные. Потому, что физически невозможно нести оружие и лекарство одновременно.
- Это я понимаю.
А Аню "несло". Мёд - коварная штука.
- "Мы не ждали посмертной славы,
Мы хотели со Славой жить.
Почему же в бинтах кровавых,
Светлокосый солдат лежит." - это стихи Юлии Друниной. Она всю ту войну прошла лекаркой. Все четыре года. А потом всю жизнь писала стихи. Грустно? Правда?
- Не грустите, госпожа Анна, - Тадарик поднял свою кружку, прикоснулся ею к кружке Ани, пригубил: - За нашу славу.
- Согласна. Прорвёмся.
- "Прорвёмся?" Хорошее слово.
Стук подошв по столу врезается в разговор, как камень в стекло. Разгорячённая Алевтина запрыгнула на стол. Перед глазами сидящих, замелькали тонкие щиколотки, с высокой шнуровкой "гладиаторских сандалий". Восхищённый рёв, прозвучавший в ответ на подобную дерзость оглушил Аню. Теперь уже не ладони, - кулаки колотили по столешнице в такт заглушённой музыке. Алевтина ловко переступала между блюдами, изгибалась, как змея, подобрав, для лёгкости шага длинные полы своего пышного одеяния. Стол уже трещит от ударов. Один из стражников, не выдерживает, вскакивает на стол, обнимает красавицу. Тадарик решительно жмёт руку старшины стражников, сидящего рядом. Начальство и здесь предпочитает держаться вместе. Взгляд встречается со взглядом. Тадарик укоризненно качает головой: мол нехорошо поступаете. Мы с вами по-дружески, а вы...
Челюсти городского вояки с хрустом смыкаются. Удар кулаком по столу вне такта, буквально "выключает" "звуковое сопровождение". Теперь глаза всех гуляк за столом обращаются на старшину. Старшой обводит лица подчинённых бешенным взглядом, машет рукой в сторону двери: мол, погуляли и будя. Стражники нехотя поднимаются. Особенно медлителен тот, на столе. Как неохотно расцепляет он объятия, выпуская из рук кокетничающую красавицу! Но выражение лица старшего, его жест не признают толкований: "Уходим". Рядовой подчиняется командиру. Кабак заметно пустеет. Городские гуляки все заметно под хмельком. Кое-кто из них уже прилёг на скамье у стены.
Тадарик встаёт, пьяно и развязано требует всем пива, потом ловит за руку и тащит Алевтину, усаживает к себе на колени, поит мёдом из своей кружки. Аня касается руки Гастаса, кивает на соседа, на кружки с мёдом. Тот понимает и принимает игру, чокается и делает вид, что пьёт, не отрывая взгляда от глаз соседки. Обделённая женским вниманием четвёрка лезет из-за стола: плясать. Визг рожков, топот, грохот. В общем, дым коромыслом.
Но всё, имеющее начало, имеет и конец. Пьяная в лоск компания выкатывается из кабака на двор. Со двора - на улицу. Вокруг - глухая ночь. Горожане давно спят. Запертые ворота, пустые, тихие улицы.
К величайшей обиде Алевтины, она опять оказывается в компании с рядовыми участниками попойки, а её недавний и пылкий кавалер с редкой галантностью, откровенно борется с Гастасом за внимание Аньки. Они втроём и они впереди.
Четверо воинов стеной перегородили узкую улочку. Под светом луны, кости панцирей напоминают скелеты. "Кощеево войско". Тусклый отблеск луны на обнажённых медных мечах. Щиты и копья собачники в город пронести не осмелились. Слишком заметно. Тадарик молниеносно перекидывает щит из-за спины, прикрывая живот. Одновременно, другой рукой закидывая девушку себе за спину. Оба воина выхватывают мечи. У Тадарика меч один, тяжёлый, мощный, у Гастаса их два. Подходите, ребята. Давно ждём.
Всё это так неожиданно, что собачники невольно подаются назад. Гортанный приказ, похожий на лай: "Убей!". Четвёрка размыкается. Пёс вылетает из-за спин людей, блестящий, как дракон в чешуе. Только пламя не извергает.
Аня вдруг понимает, что осталась одна и что чудовище несётся на неё. Упасть на одно колено, пригнуться. Иначе этот монстр сметёт её, как пушинку. Правая рука хватается за нож, левая вцепляется в покрывало, наматывает его, комкает. Тварь обрушивается на неё сверху. Аня пытается загнать ему в пасть руку со скомканным шарфом, но сомкнувшиеся челюсти пса, не позволяют ей это сделать. Впрочем, зубы собаки тоже завязли, пёс мотает головой, пытаясь освободиться. Объятая ужасом, девушка корчится под чудовищем, на чистом инстинкте тыча его ножом снизу. Размаха нет, лезвие скользит по твёрдым пластинам брони. Удар, ещё удар. Нож соскальзывает вдоль пластины и неожиданно погружается во что-то мягкое. Идёт как по маслу. Глубоко-глубоко, пока не натыкается на кость. Там, внутри.
Судорожным рывком пёс срывает с руки жертвы комок шарфа. Огромные лапы буквально месят её, но Аня почему-то знает, что победила и что все судороги навалившейся на неё твари ни что иное, как предсмертная агония. Сопротивляясь изо всех сил она выдирается из-под туши. Левая рука - в крови, правая, с насмерть зажатым ножом, - тоже. Перед ней, удерживая сразу четверых нападающий, рубятся Гастас и Тадарик. А где остальные? Оцепенели от ужаса, жмутся к забору. Плевать бы на них, но сзади крадутся два шпиона из кабака. У обоих мечи наголо. Если они ударят Гастасу и Тадарику в спину...
- Стоять!
Безумие бросаться наперерез двум вооружённым воинам, даже если у тебя в руке - нож. Собачники не отпрянули, зато ожили оцепеневшие было вояки у забора. Мечи покидают ножны. Четверо против двоих. Аня едва успевает выкрикнуть:
- Не убивать! Взять живыми!
Потом, задним числом осмысливая события, Аня долго не могла сообразить: почему воины послушались её, женщину, пока не решила, что бывают моменты в жизни, когда человек готов принять любой приказ, от кого угодно, лишь бы он прозвучал достаточно уверенно. Потом. А сейчас - развязка. И она молниеносна.