Один "шпион" корчится на земле, второй - обезоружен и прижат к забору. Ещё минута - двое крутят пленным руки, а остальные рубятся рядом с командирами. К ней пробирается Алевтина:
- О Боже! Ты вся в крови! И лицо, и руки и ... Прямо как вампир из фильма!
- Мерлузия? - Шепчет Аня. Голос от волнения покинул её.
Злая усмешка бежит по лицу подруги:
- Точно. Мерлузия - кровопийца.
Бой закончен. Победа. Воины волокут к забору трупы собачников.
- Один сбежал, - ворчит кто-то из вояк.
- Лучше быть не может. Гонца слать не надо, - обрывает его Гастас. - Ого! Двое пленных!
- Одного зацепили.
- Не сдохнет до завтра.
Тадарик с опаской пинает стынущий труп собаки:
- Что? Обоссались со страху? Вояки!
Аня с удивлением смотрит на него, и вдруг этот нахал и рубака отводит глаза. Ба! Да он тоже струсил. Пусть и в первое мгновение. И ему безумно стыдно.
- Стражу надо звать. - говорит он уже буднично и безразлично.
- Не надо, - возражает ему Гастас. - Забираем всё и всех с собой. Дадим собачникам возможность решить дело миром.
- Идёт. Но сдерём с них всё, в том числе и их шкуры.
- Это уж как получится, - кривится Гастас. - Ему неприятно вспоминать о неудачном, утреннем торге. - Госпожа Анна, вы ранены?
- Я? - растерянно переспрашивает девушка. - Вроде есть чуть. Разве в такой темноте разберёшь?
- Домой, - командует Тадарик. - Собаку, трупы и пленников - с собой.
Четыре воина, - четыре ноши. Тадарик с мечом впереди, Гастас - прикрывает. Аня кое-как разогнула сведённые судорогой пальцы, вернула нож в ножны. Алевтина косится на неё, но молчит. И на том спасибо.
Ворота в доме, по ночному времени заперты, но на хозяйский стук открываются без промедления. Рабыня, в ожидании господина, легла, как собака, под дверью.
Тадарик врывается во двор, как вихрь, подхватывает служанку, кружит на руках:
- Ждала?! Знаю, ждала! Эй! Сони! Где вы там? Хватит дрыхнуть! Старуха, где вода? Где факелы?
Ноги рабыни касаются земли и она опрометью бросается выполнять приказ, налетая в темноте на Иришу. Несколько слов и девочка хватает ведро, бежит к колодцу, черпает воду, льёт её на руки Ане. Хозяйка приносит охапку факелов, зажигает их, укрепляет в гнёздах на столбах веранды, освещая двор, тоже хватается за ведро.
Аня смывает с рук кровь. Свою? Собачью? Какая разница. Угваздалась она знатно. Левую руку начинает саднить. Значит ранки всё-таки есть.
- Хозяйка, - обращается она к оказавшейся рядом женщине, - Принеси мне мои инструменты и чистое, старое полотно. Раны перевязать. Так! - давя внутреннюю робость, она повышает голос, обращаясь ко всем сразу. - У кого, какие раны - показывайте сразу. Ощупывать каждого мне некогда!
Досталось многим. Даже Тадарика, не смотря на щит и доспех пометили порезами. Впрочем, сей медведь на такие пустяки плевать хотел. Шрамом больше, шрамом меньше, - для него не вопрос. У Гастаса - ни царапины. Вёрткий. А вот четвёрку попятнали. Двоих, так даже и неплохо. Опалив на огне кривую иглу, Аня штопает раны ошпаренным, конским волосом, накладывает повязки. Левую, поцарапанную собачьими зубами руку, ей перевязала Ириша. Алевтины на дворе нет. Девушка заявила, что боится крови и ушла в дом, отдыхать.
Больше всего Ане пришлось повозиться с пленными. У одного-то так, пара неглубоких порезов, а вот второй - плох, хотя и небезнадёжен: ключица перебита, рука разрублена. Не перевязать, - человек за ночь кровью истечёт, а он живым нужен.
Тут же, увеличивая суету, собрались разбуженные постояльцы. Окружили дохлого пса - как прилипли. Раздвигая их, Тадарик подошёл к главному трофею. Примерился, поднял двумя руками, словно взвешивает. Вдруг, подхватив тушу, швырнул её в одного из зевак. Эффект оказался предсказуемым. Завизжав, здоровый мужчина отпрыгнул в сторону. Тадарик аж плюнул от досады, обратился к Ане: "Госпожа Анна, покажите этим трусам, как надо". Аня не успела толком понять, чего от неё хотят, а дохлая собака уже летела на неё. В какой-то миг девушке показалось, что пёс ожил. Она резко упала на одно колено, сжалась, прикрыв голову левой рукой.
- Поняли? - загремел Тадарик на весь двор. - Не грудью встречаем, а опускаемся на колено, склоняемся пониже, пса принимаем на щит, и бьём в пах. Туда, где нет брони. Учитесь, пока есть у кого, если жить хотите. Как эта падаль, - перенёс он своё внимание на раненого собачника. - До утра доживёт?
- До утра доживёт, а если рана не воспалиться, то и дальше жить будет. Ключица и рука срастутся через месяц.
- А если рана воспалиться?
- Пятьдесят на пятьдесят.
- То есть?
- Или выживет, или помрёт, - ответила Аня, ставя рядом с пленниками долблёнку с водой. - Он крови много потерял. Ему пить надо. Это уменьшает страдания. Думаю, на сегодня - всё.
- Тогда всем спать! - громко, на весь двор объявляет Тадарик. - До утра - всего ничего, а вставать нам - рано. Да и гости завтра пожалуют.
Пленников посадили на цепь, как собак и оставили во дворе под стеной у конюшни. Воины легли спать на веранде, Тадарик и Гастас ушли в дом. Ириша провела Аню в сад, помогла раздеться, вымыться у долблёнки в тёплой, не успевшей остыть воде, смыть с тела и волос пропитавшую их кровь. Тут же, в долблёном корыте девочка замочила окровавленную одежду, принесла чистую рубаху взамен, после чего потащила к ... настоящей кровати: деревянный короб на подставке, со стопкой овчин внутри, застеленных чистым полотном и одеяло из толстого сукна. Аня легла и провалилась. В кровать и в сон. На рассвете её разбудил дикий визг Алевтины.
Глава 7. Цена вопроса, или вопрос цены.
Алевтина проснулась перед самым рассветом. Опьянение оставило её, и кошмары, как следствие "весёлой пирушки", тут же набросились на беззащитное сознание: огромный, оскалившийся пёс, придавивший и треплющий Аньку. Та же Анька, с перекошенным лицом, вся в крови и с окровавленным ножом в руке, бой, окровавленные трупы у забора. Разве можно спать с такими снами? Но и просто полежать в темноте, тоже не получилось. Полезли воспоминания: оскорбительное невнимание мужчин. Не всех, а именно тех, кого она хотела заинтересовать, точнее того.
Смердящий гноем и застарелым потом полутруп, помывшись и переодевшись, оказался редкостным, синеглазым брюнетом с киношной внешностью. И этот потрясный мэн - Алевтину в упор не замечает. Он, видите-ли, Анькин парень. Анька, кстати, тоже начала наглеть: кричит по каждому поводу, ведром ударила. Даже платье давать не хотела, мол хозяйскую рабыню это обидит. Это рабыня-то, да ещё и обидится.
От огорчения, Алевтина заворочалась на жёсткой скамье. Что за дом! Здесь даже кроватей нет и все вынуждены спать вповалку. Она готова была расплакаться от досады и жалости к самой себе. И ведь ни у кого здесь сочувствия не дождёшься. Даже серая мыша - Анька, вечно игравшая для яркой и блестящей Алевтины роль безмолвного задника и удобной жилетки, почерствела настолько, что ничего слушать не желает. Или у неё вконец крышу снесло, от всеобщего мужского внимания? А синеглазый брюнет Гастас - Анькин парень. Она, видите-ли ему ножку перевязала и он ей по гроб жизни благодарен будет.
Дура эта Анька. Вот и всё. Никто и никому не бывает благодарен. Тем более, по гроб жизни и за перевязанную царапину. И Гастас этот, наверняка рад от Аньки избавиться! То-то постоянно от неё откупается подарками. А любезничает - так, по обязанности. И ... Все они мужики, порядочные, пока ...
Тихо, чтобы никого не разбудить, Алевтина поднялась со скамьи, сделала два шага к двери и едва не налетела на настоящую кровать. В кровати спала серая мыша, ничтожество и её подруга Анька. Спала раздетая, на простыни, под одеялом. Зрелище чужого, спокойного сна окончательно добило Алевтину. Она, Тина должна спать в одежде, (пусть и в длинной рубахе), на скамье, под собственным плащом, как рабыня, а её подружка - Анька тем временем нежится в кровати, как госпожа. Аньке покупают одежду, украшения, у неё есть девочка - служанка, мужчины с почтением слушают её и разговаривают с ней, а до Алевтины никому и дела нет? Ну, погодите!