- Нельзя, - сухо отвечает Аня. - Теперь за больным буду смотреть я.
..............................................
- Вы жестоки, госпожа Анна, - в глазах служанки укор.
- Нет, - возражает Аня. - Таковы правила лечения. И... зачем мужчина на женской половине дома?
- А ... - женщина в недоумении смотрит на больного.
- Он - спит и будет спать до утра.
- Он пьян в дрова, - поправляет Аню Алевтина. - это надо же додуматься: самогон бражкой запивать!
- Какая разница, как я его усыпила? - отмахивается Аня. - Считайте, что его здесь нет. А Гастасу тоже не мешало бы лечь спать, но как его заставишь? Подумает, что я считаю его слабаком, обидится.
- Это вы верно сказали... - хозяйка словно размышляет вслух. - Но и вам бы лечь...
- А почем бы и нет? - соглашается Аня. - Выгонка заканчивается. Новую порцию я ставить не буду...
- Ты бросишь больного в саду, без присмотра...
- Зачем бросать, Тина? - Аня вдруг понимает, что безумно устала и хочет спать. - Я лягу здесь в саду. Только одеяло возьму в доме...
- Нет, нет, госпожа, не вставайте. Сейчас всё будет делано! - Несколько фраз на языке собачников и Ириша срывается с места, как подброшенная. Следом за ней в дом спешит хозяйка. Аня провожает их взглядом и невольно ловит себя на мысли, что немало "цивилизованных", двадцатилетних толстух могли бы позавидовать стройной фигуре отнють не юной женщины века камня и меди.
- Они тебя здесь разбалуют, - ворчит Авлевтина, опять задетая за живое. - Смотри, не возгордись.
- Ты не позволишь, - отмахивается Аня. Неожиданно для себя, Тина чувствует себя польщённой:
- Ну да, я же тебе настоящий друг.
..............................
Через десять минут Аня спит на груде овчин, как на матрасе. На всякий случай, хозяйка прикрывает гостью плащом. В ногах госпожи устраивается Ириша. Хозяйка уходит в дом. И Алевтина опять остаётся одна. На веранде гомонят мужчины. Шум доносится даже в сад. Скучно. Делать абсолютно нечего. Разве что освежиться у кадки с тёплой, нагретой солнцем водой. Вечереет. Шум на веранде усиливается. Слышен громогласный рык Тадарика. Сегодня торг за воротами закончен. И вообще, чего она здесь торчит? Там - веселятся, а она - скучает.
Возвращение воинов действительно оживило обстановку. Гомон, толкотня. Мужчины освобождаются от доспехов, плещутся и фыркают у колодца, поливая друг-другу, распаренные и пропотевшие под жёсткой кожей доспехов, тела ледяной водой. Из погреба появляется пиво, на вертеле жарится целый баран.
Гастас приветствует хозяина, тот хлопает юношу по плечу:
- Как сторговались? Где Лагаст?
- Спит в саду. Ему неможется.
- И так бывает. Как поторговались?
- Держи долг. - Монеты переходят из рук в руки.
- Добре. Что ещё взял?
- Оружие, брони, три коня.
- Да ты их ободрал, как липку!
- Старался.
- За это следует выпить.
- Согласен. Выпить следует. А на торге как?
- Не очень. Наглеть начали. Рановато.
- Наглеть?
- Да. Оно всегда так. Начинается всё тихо, мирно. Кажется, даже, что мы там - без надобности. Потом собачники начинают наглеть. А в последний день никогда без крови не обходится. Так я и говорю: рановато они наглеть начали. Второй день сегодня был.
- Думаешь, завтра?
- Нет, не думаю. Рано. Они ещё рабов не продали. Но дня через три - можно ждать всего, - мужчина сдирает с себя броню, толкает одного из товарищей. - Плесни-ка водички, - трёт тело мочалом, фыркает от удовольствия и, натянув на тело чистую, поданную служанкой рубаху, командует. - За столы! Мясо стынет!
Алевтина, как бы случайно, подворачивается ему под руку. И вот она уже в объятиях гиганта:
- Вечер добрый, красотка. Скучала? Или весь день на соломе проспала?
Неожиданно для себя, Тина смущается, не зная, что ответить. Тадарик заливисто хохочет, шлёпает её по заду:
- Да не красней! Ночью бодрее будешь!
Жаркая волна проходит по телу Алевтины. Она жмурится, стискивая зубы, лишь бы не застонать. А Тадарик уже на веранде делит мясо, рассаживая свою команду за столы. Мясо, каша, хлеб, пиво: всего вдоволь. Ешь - не хочу.
Алевтина пытается пристроиться рядом с ним на лавке, но воин вручает ей большой кусок мяса с хлебом и отправляет прочь: "Не дразни мужчин, красотка, я - ревнивый." Тут же, во дворе воины обдирают двух баранов - мясо на завтрак. Шкуры - распялить на заборе. Ножки, опалённые головы и кости с потрохами - в котёл. Они будут томиться всю ночь. Мясо - в горшки под пивной маринад. Лекарка права: замаринованное мясо и без костей жарится очень быстро. В одном из стойл теснится дюжина свежих овец. Воинов полагается кормить.
Мужчины едят скоро, плотно. Большинство (это горожане) - торопятся по домам. Они придут под утро. Остальные, тоже измотанные дневным караулом, быстро засыпают: кто на лавке, кто на полу. Благо - веранда большая. Никто и не заметил, как и когда исчез хозяин.
Алевтина, скучая, прислонилась к одному из стойл конюшни. Мужская рука зажимает ей рот, вторая - подхватывает, втягивая в темноту.
- Тс-с-с, красотка.
- Тадарик, - сдавленно стонет девушка вся в предчувствии. Пальцы её сами по себе начинают сдирать одежду. Ох, эти завязки, эти шнурки! Сильные руки швыряют её на солому.
-Та-да-рик!
Сладостное существование на грани обморока, длящееся целую вечность. Сладкая волна опять поднимается по телу. Но сил нет. Даже не слабый стон. Тадарик приподнимает её, как куклу, нежно отирает слезинку с щеки, подносит к губам флягу:
- Пей.
Сладкая, с кислинкой медовая шипучка освежает горло.
- Я умерла?
- Пока, нет. - его рот тянется к её рту, губы приникают к губам. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание от избытка чувств, женщина отталкивает его. Толчок едва различим, но мужчина не настаивает, отодвигается. На нём тоже нет ничего, кроме кожаного пояса с кошельком. Из кошеля Тадарик бережно достаёт две крохотные, золотые серёжки, осторожно вдевает их в уши девушке:
- За мной не пропадёт.
Какие подарки? Какие серёжки? Разум Алевтины заблудился в облаках блаженства. Не в силах сдержать обуревающие её чувства, Тина приникает к груди любовника, трётся о неё, как кошка, лицом, телом, целует. Мужчина гладит её, треплет волосы, почёсывает спинку:
- Теперь вижу, что соскучилась.
- Ужасно соскучилась. Ты - лучше всех!
- Не сомневаюсь.
- Что сегодня было! Что было!
- А что?
Алевтина рассказывает: о торге, о ссоре Гастаса с товарищами, о покупках Анны. Особенно её возмущает несправедливость Гастаса к ней, к Алевтине. Но Тадарик отчего-то хмыкает удовлетворённо, переспрашивает:
- Значит, денег он им не дал? Пивом обошёлся? Молодец, юноша. Так с этим народом и надо.
- Но он же меня... - пытается повернуть разговор Тина.
- А-а-а! - машет рукой Тадарик. - Остынь. И дай ему остыть. Я сам с ним поговорю.
- Когда?
- Как только кочевники уйдут.
- А завтра?
- Завтра мне некогда.
- Ну, знаешь... - надувает губы красавица, но мужчине мало дела до её обид. Подхватив девицу на руки, он привычно швыряет её на солому.
Она так и уснула под ним, не выдержав наплыва ощущений и провалившись в сон, как в обморок. Тадарик не стал насиловать бесчувственное тело. Зачем? Ещё не одна ночь впереди. И так порезвился неплохо. Ведро с водой стояло у стены. Он ополоснулся, оделся, постоял над раскрытым женским телом. Так себе, красотка. Видывал он и лучших. Поразмыслив, достал из кошелька серебряную денежку и на шнурке, повесил любовнице на шею. Так будет честно. Отыскал её одежду, прикрыл, как одеялом. Спи, милочка. Вышел на двор.
Поверженные сном мужчины, лежали, как тела на поле боя. Перешагнув одного из спящих, Тадарик поднялся на веранду, насторожился. В темноте кто-то был. Нащупав огненные камни в кисете, мужчина высек искру, зажёг один из факелов. За столом, над кружкой пива, подперев голову руками, сидел Гастас.