В оркестре точно убывало, жестокая мелодия внезапно прервалась. И кто-то из квартета в большой ударил барабан. Да так, что декорации, похоже, рухнули, и оркестр окончательно завалило.
Притихло ненадолго, но ещё звенело что-то во всех предметах и камнях.
Меня трясло, как бешеного зверя. Илья метался, словно в клетке.
Какие-то звучали крики, матерки, и кто-то им примерно также отвечал. Как можно было понять, кто есть кто? Ведь с обеих сторон были одни и те же слова.
— Может, это наши? — спросил Илья.
— Может, и наши. Только те ли это «наши»? — засомневался я. — Давай-ка всё-таки отсюда уползать потихоньку.
— Давай! — ответил он.
И мы поползли. Сначала совсем на брюхе, а потом и привстав. Каким-то неизвестным чудом мы невредимыми вышли из этого эпицентра событий и побежали, что было сил, в неизвестном направлении, удаляясь от случившегося.
Впереди появились какие-то заборчики, перебитые штакетники да кукарешники какие-то маленькие.
— Давай в какой-нибудь домик, — крикнул Илья и с разбегу ногой сломал заборчик, но тут же застонал и ухватился за ногу.
— Давай. Давай! — догонял его я, поймав себя на мысли, что бегу, и это при своей-то ране. — Ты чего? Илья?
— Да угораздило же один единственный гвоздь найти, — чуть не зарыдав, ответил тот.
Мы ввалились в чей-то маленький садовый домик, и, похоже, там кто-то был уже до нас и скорее всего недавно. Вскрытые банки тушенки были разбросаны повсюду.
На улице снова были слышны очереди, и искать новый дом уже не хотелось.
— Покажи ногу, — сказал я.
— Ты что, медсестра что ли? — проворчал, постанывая, Илья и стал снимать ботинок.
Я тоже решил проверить свою рану. Ботинок, как ни странно, снялся легко. От былой опухоли почти ничего не осталось, хотя всё и продолжало жутко болеть. Сняв носок, я понял, что рана больше не кровоточит.
— Ты глянь, что за чудо, — сказал я, показывая ему свою ногу.
— Что за дела?! — воскликнул Илья. — Я же видел. Там дыра была! — он глядел на меня ошарашено, словно забыв, какой гвоздь он поймал своей ногой.
— Надевай носки! Я тебе говорил, они непростые, — сказал я.
— Ты думаешь, тебе носки помогли? — засомневался он.
— А у тебя другая версия есть?
— Не может быть. С тобой рехнуться можно, писатель. Во что только не поверишь, — ответил Илья, усевшись на пол и вытащив новую пару носков.
— Они больше не пахнут духами. Как же ты будешь её искать? — возвращаясь в себя, произнесон. А сам всё-таки надел носки и откинулся на стенку.
От жуткой боли, от голода и холода последние силы из меня будто вышли и синими призраками ночи стали ходить по маленькой комнате. Выходили из домика, смотрели сквозь стёклышки сеней, бродили по саду и что-то искали в этой темноте. Я будто размножился и видел всё сразу с нескольких ракурсов. Потом все картинки пропали, и я смотрел на лес, стоящий напротив. Долго смотрел в неподвижностьего лап и ветвей и словно чего-то ждал.
Потом прозвучал голос из неоткуда. Я посмотрел в небо, обернулся, снова оглянулся на лес, но никого вокруг не было. Повисла какая-то невозможная тишина. Никаких вспышек, взрывов и стрельбы. Однако голос всё равно звучал. Но невозможно было разобрать, что именно этот голос хотел сказать.
Вдруг я ощутил, как меня кто-то дёргает и треплет.
— Ну, что очнулся? — спросил появившийся в кадре Илья.
— Что случилось? — спросил я, приходя в себя.
— Это ты у меня спрашиваешь? Это я у тебя должен спросить. Закатил глаза, понимаешь, и лежит беззвучно, ни на что не реагирует, — забормотал Илья.
— Да, представляешь, как будто разделился на много «Я» и территорию просматривал, — поделился я.
— Ну, одним словом, писатель. Кто про что, а вшивый — про баню. А у писателя воображение прёт даже здесь, — заключил он. — Пока ты там прогуливался, я тут под столом галеты нашёл, но ты никак не очухивался, поэтому я их съел. Будешь крошки? — разулыбавшись, произнёс он, протягивая мне упаковку из-под галет, где осталась только мелкая осыпь. — Да ладно, вот ещё целая осталась. Видел бы ты свою рожу, — протягивая мне пачку галет и расплывшись ещё большей нахальной улыбкой, сказал Илья.
— А носки-то помогают, слушай. Какая у тебя сейчас самодовольная мина. Видно, оберегают они тебя и врачуют незримо, — произнес я.
— Опять ты за своё. Всё мечтаешь о той женщине. Представляешь, фантазируешь. Может, ты и ложе с ней уже представил? — снова хитро и нахально улыбнувшись, поддел он.
— У кого что на уме. Да, иногда что-то промелькивает. Какие-то картинки. Может, это я и вправду только представляю, — ответил я.