- Твои коллеги, полушутя, полусерьезно, называют тебя "энциклопедистом секса"...
- Мою книгу "Автограф", которую я написал вместе со своим литературным секретарем Илоной, один критик назвал "эротической энциклопедией"... Это, разумеется, шутка, преувеличение... Когда-то КГБ меня таскал за якобы распространение порнографической литературы. Да, я иногда доставал такие журналы, поскольку не считал для себя обязательным ограничивать свои жизненные интересы. Я мог бы написать целый труд о влиянии секса на творческий процесс...Впрочем, кого это интересует, может прочитать об этом в моем "Автографе"...
- Анатол, ты прожил большую и разную жизнь... Скажи, что может быть хуже одиночества?
- Только одиночество! Это худшее из всех зол. Но вместе с тем я уверен, что каждый творческий человек на него обречен. Однако одиночество хорошо только тогда, когда оно выступает в роли творческого катализатора. С ним можно ужиться, если оно не затяжное и не связано с бедностью, болезнями.
- С какой бы прохладцей ты не относился к политике, в твоих литературных сочинениях она все равно присутствует. Взять хотя бы тот же "Красный обелиск" или твой последний роман "Американское наследство"...
- Если ты писатель, пиши о чем хочешь и как хочешь... История последнего моего романа - довольно любопытна. Сначала я хотел написать совершенно другую вещь под названием "Квартал целомудрия". Написал сорок страниц, перечитал их и почувствовал страшную скуку. Получилось что-то бесформенное и надуманное. Начатую рукопись отложил на дальний край стола. И вдруг, в одну из бессонных ночей, меня осенило: а почему бы не написать о людях, которые когда-то эмигрировали на Запад и там были завербованы КГБ?
После войны многие латыши прошли через так называемые лагеря для перемещенных лиц. Все смешалось и в этой мешанине все главные разведки мира вербовали себе агентуру. И КГБ в том числе. Многие завербованные оказались в Западной Европе и, конечно, в США. Некоторые латыши, влекомые ароматами политического пищеблока, возвращаются в надежде снискать славу политических вождей. Они едут оттуда как победители, как истинные борцы против коммунизма, хотя таковыми они и близко не были. Кое-кто из них в моем романе занимается у нас политикой, восседает в престижных креслах и под таким прикрытием работает на некую разведслужбу. А пока охота идет на мелкую рыбешку, "щуки" и "барракуды" преспокойно плавают в политически безмятежных заводях.
- Анатол, какую религию ты исповедуешь? Ты христианин?
- Нет, я не христианин и благодаря моим родителям вырос неверующим, чем, кстати, не очень огорчен. Я не верю в Христа, но верю в судьбу, и каждый из нас проживает свою жизнь так, как ему предначертанью.
- Этот год для тебя юбилейный, тебе исполнится 80 лет. Скажи - какой генеральный вывод ты для себя сделал в отношении жизни?
- Я думаю, что жизнь - это какая-то миссия, задание, которое дается каждому и которое по мере сил своих надо выполнять...
----------------------------------------------------------------------
ВСТРЕЧА НА ВОСЬМОМ ЭТАЖЕ
(Юрмала, июль 1992 года).
Беседа с русским писателем, профессором университета Джоржа Мейсона (Вирджиния, США) ВАСИЛИЕМ АКСЕНОВЫМ.
В Дубулты он приехал всего на несколько дней. Остановился на восьмом, "престижном" этаже, где раньше могли жить только те писатели, "этажность" которых зависела от званий, занимаемых в Союзе писателей СССР должностей, количества и объемов издаваемых книг и т.д. И чем выше было официальное признание, тем выше предлагался этаж в литфондовском Доме творчества. Чего в этом было больше - амбициозности или глупости - я не знаю, ибо известно, что мировые литературные шедевры никак не зависят от пространственного расположения тела литератора, а лишь от его таланта...
Познакомил меня с В. Аксеновым латвийский писатель, старожил Дома творчества в Дубулты, Анатол Имерманис - давний его приятель.
- Мы, тогдашние молодые писатели, - вспоминает мой собеседник, облюбовали Дубулты в начале шестидесятых. Тогда еще не существовало этого девятиэтажного монстра, и гостей принимали уютные коттеджи, утопающие в снегах. Это была своеобразная писательская колония. И здесь я написал, по-моему, лучшие свои рассказы тех времен: "На полпути к Луне", "Папа, скажи", "Победа" - этот рассказ я действительно считаю лучшим своим маленьким рассказом. Затем - повести "Апельсины из Марокко", "Пора, мой друг, пора"... Летом мы сюда почти не приезжали, но зато зима была наша. Мы дружили с Визмой Белшевиц, вместе куролесили по Риге, вели полубогемную жизнь. Правда, поэт Ояр Вациетис сюда не ездил, мы с ним встречались в его Задвинье...
- Василий Павлович, значит, можно совершенно определенно говорить о существовании в вашем творчестве "дубултского периода"?
- Да, это так. Это для меня момент ностальгии. Дубулты - то же самое, что Коктебель в Крыму. Это не просто географическое место, это литературная исповедальня. Это реальный мир, который известен далеко за пределами России. Повторюсь, Дубулты - это своего рода Коктебель - северный, балтийский. Именно здесь появились настоящий европейский интернационализм, писательское братство. Все здесь были одного вероисповедания. Мы всегда желали Латвии независимости, хотя в то время немногие в это верили. Когда мы с Гладилиным, выступая в Латвийском госуниверситете, обмолвились, что любим народный праздник Лиго, тогда запрещенный, как нам аплодировали студенты и как было напугано начальство...
- Скажите, пожалуйста, где вы узнали о печальной перемене в судьбе Дома творчества писателей?