— Я — морской пехотинец.
— Я — МОРСКОЙ ПЕХОТИНЕЦ… — рокочет вслед ему слитный хор.
— Я — оружие…
— Я — ОРУЖИЕ!! — торжественно вторим мы.
Наша утренняя молитва — наш ежедневный ритуал, непоколебимая традиция, которую не способны нарушить ни война, ни учения, ни снег, ни ураган. Каждое утро мы читаем ее, стоя на плацу или сидя в окопах, мы декламируем ее, наливаясь восторженной дурью, на палубе десантного корабля, или по внутренней трансляции «Томми», или в полевом блиндаже. Где угодно, в каких угодно условиях. Потому что мы — морская пехота, мы написали свои традиции своей и чужой кровью, и они переживут нас, и потому Корпус будет существовать вечно. Одновременно с нами тысячи морпехов, свободных от службы, по всему Шеридану произносят:
— …Я НЕ РАССУЖДАЮ И НЕ СОМНЕВАЮСЬ, ПОТОМУ ЧТО ОРУЖИЕ НЕСПОСОБНО РАССУЖДАТЬ И СОМНЕВАТЬСЯ… ИМПЕРАТОР НАПРАВЛЯЕТ МЕНЯ… ВРАГ ИМПЕРАТОРА — МОЙ ВРАГ… МОЯ РАДОСТЬ — ВИДЕТЬ СМЕРТЬ ВРАГОВ ЕГО… МОЯ ЦЕЛЬ — СЛУЖИТЬ ЕМУ… МОЯ ЖИЗНЬ — СТРЕМЛЕНИЕ К СМЕРТИ ВО СЛАВУ ЕГО…
Я выкрикиваю слова-заклинания именно в том ритме и с той силой, что известны каждому морпеху. Впервые за пятнадцать лет. Мы говорим, как единое целое, мы и есть единое целое, большой кровожадный организм с четырьмя сотнями луженых глоток. Я растворяюсь в нем, теряю индивидуальность, я песчинка в бетонном монолите, и мне приятно знать, что без меня и сотен других этот монолит — ничто. И я ощущаю это, как никто другой, и я весь тут, и душой и телом, и моя прошлая жизнь осыпается с меня, как сухая шелуха.
— …МОЯ СЕМЬЯ — КОРПУС. МЕНЯ НЕЛЬЗЯ УБИТЬ, ИБО ЗА МНОЙ ВСТАЮТ БРАТЬЯ МОИ, И КОРПУС ПРОДОЛЖАЕТ ЖИТЬ, И ПОКА ЖИВ КОРПУС — ЖИВ И Я. Я КЛЯНУСЬ ЗАЩИЩАТЬ СВОЮ СЕМЬЮ И БРАТЬЕВ СВОИХ, НЕ ЩАДЯ ЖИЗНИ…
И комбат, и ротные, и офицеры штаба, все, как один, полузакрыв глаза повторяют вместе с нами:
— …Я ЗАКАЛЕН И РЕШИТЕЛЕН. Я ХОЗЯИН СУДЬБЫ СВОЕЙ. Я РОЖДЕН, ЧТОБЫ УБИВАТЬ. Я ДОЛЖЕН УБИТЬ ВРАГА РАНЬШЕ, ЧЕМ ОН УБЬЕТ МЕНЯ. ПРИ ВИДЕ ВРАГА НЕТ ЖАЛОСТИ В ДУШЕ МОЕЙ, И НЕТ В НЕЙ СОМНЕНИЙ И СТРАХА. ИБО Я — МОРСКОЙ ПЕХОТИНЕЦ. Я — ОРУЖИЕ В РУКАХ ИМПЕРАТОРА, А ОРУЖИЕ НЕСПОСОБНО ЖАЛЕТЬ И СОМНЕВАТЬСЯ. И С ЭТОЙ МЫСЛЬЮ ПРЕДСТАЮ Я ПЕРЕД ГОСПОДОМ НАШИМ. АМИНЬ!
Некоторое время мы стоим, не шелохнувшись. В полной тишине. В такие моменты, если приказать солдату пробить головой каменную стену, он не будет раздумывать ни секунды. Просто разбежится и врежется в нее лбом.
Первым оживает комбат:
— Батальон, вольно! Командирам рот приступить к занятиям по распорядку.
Лейтенант Бауэр выглядит, как розовощекий натурщик с рекламных плакатов Корпуса. Крепкий, широкоплечий, с голубыми глазами и квадратной челюстью. Коротко стриженный затылок, переходящий в мощную шею. Именно такими принято изображать идеальных морпехов. Словно его вырастили в инкубаторе по имперским стандартам. Не сразу и поймешь, что ему чуть больше двадцати.
— Сэр, сержант Трюдо! — докладываю я.
Лейтенант поднимается, отвечает на приветствие. Подает мне руку. Ощущение, словно пожал деревянную лопату. Для офицера рука взводного на удивление мозолиста. Словно в офицерской школе он только и делал, что долбил окопы и болтался на турнике. Одно это настраивает меня в пользу взводного. Кому охота служить со штабным «сынком».
— Ты француз, сержант? — спрашивает лейтенант, снова усаживаясь за свой крохотный столик с голодисплеем.
— Никак нет, сэр!
— Но кличка-то у тебя именно такая.
— Так точно, сэр. Наверное, из-за фамилии, сэр!
— Кто по национальности твои родители?
— Сэр, мой отец родом из Канады, Земля. У матери в роду были поляки и чехи. Точно не знаю, сэр!
— В Корпусе нет национальностей и прочей херни. Но я с Рура. И я не доверяю французам. А ты с Нового Торонто. Значит, ты и есть француз. — Взводный складывает руки на столе и склоняется ко мне. Должно быть, так его учили вести доверительный разговор с подчиненным. Разве что он забыл при этом пригласить подчиненного присесть.
Молчу, не понимая пока, куда гнет мой зеленый командир. Решаю, что он пытается вывести меня из равновесия, и принимаю его игру.
— Молчишь?
— Сэр, сержант не знает, что ответить, сэр!
Эта игра может длиться бесконечно. Ты начальник — я дурак. Начальник задает вопросы, дурак с честным видом дает на них простые, односложные ответы. И так до тех пор, пока у какой-то из сторон не сдадут нервы. Дураку нечего бояться, потому как у начальника на него ничего нет, а начальнику очень хочется поставить дурака в невыгодное положение и навязать ему свое решение.