— Конечная точка — бар «Треска», — говорю я машине, и скорость сразу падает, мы сходим с крайней полосы и плавно вливаемся в поток законопослушных граждан.
Через пять минут я уже качу в плотном уличном потоке по многоярусным развязкам Зеркального.
— Мне как обычно, Сэм, — говорю я бармену, усаживаясь на высокий вертящийся табурет.
Бармен, крепкий пожилой еврей по имени Самуил, с улыбкой кивает мне, наливая бокал своего чудесного холодного светлого пива. Настоящего, сваренного из ячменя и хмеля, а не пойла, синтезированного за час при помощи ведра подслащенной воды и брикета закваски из желтых водорослей. В баре почти пусто. Лишь скучает у стойки с полупустым стаканом минералки в руке отчего-то грустная Лейла — девушка для плотских утех — да какой-то расплывшийся клерк за столиком торопливо поглощает жареного цыпленка. Лейла, почувствовав взгляд, с надеждой поворачивается ко мне и смотрит вопросительно своими черными глазищами, но я с извиняющейся улыбкой качаю головой, и она снова грустнеет, утыкаясь в стакан.
Сэм включает визор, и я расслабленно потягиваю пиво, вполуха слушая умный спор трех парламентариев и одного лысого ведущего о том, что же на самом деле происходит в Латинской зоне и что, наконец, нужно сделать, чтобы эти чернозадые прекратили перебегать оттуда своими бесконечными тараканьими колоннами и не отнимали работу у добропорядочных граждан, и не насиловали наших женщин, и не похищали наших детей, и не взрывали наши машины, припаркованные у наших же магазинов, и не доставали всех своими гребаными идеями про какую-то волшебную Демократию, вместо того чтобы пойти и заработать на кусок хлеба для своего выводка, и не висели гроздьями на наших шеях, не заваливали мусором дворы и проезды в своих долбаных Латинских кварталах, и не бросали банки с бензином в полицейские патрули, и не требовали от властей соблюдения их национальных традиций в местах их компактного проживания. В общем, все как обычно.
— Ну и как тебе это? — кивает Сэм на экран.
Сэм — жуткий националист и патриот после того, как ублюдки из НОАШ расколотили ему витрину во время празднования Дня Императора. Просто пальнули по ней из дробовика из окна какой-то колымаги, выразив таким образом свой протест. Самуил до сих пор не может понять, как соотносится витрина его забегаловки в недорогом районе с политикой Императора на новых территориях. Зато теперь он внимательно слушает всех этих лысых мудаков в галстуках, которые любят сделать вид, что говорят умные вещи и пекутся о благе народа, хотя их власти не хватает даже на то, чтобы запретить рекламу наркопива возле школ. И еще он принципиально не берет на работу латиносов.
— Да так как-то, — неопределенно пожимаю я плечами. — По барабану мне, ты же знаешь, дружище.
Мне действительно по барабану. Я вижу, как толпы худых черноволосых людей загаживают Зеркальный город. Мой город. Как ширятся Латинские кварталы и как раковой опухолью расползается оттуда трущобная дрянь. Как опасно стало показаться на улице в спальном районе ночью, одному и без оружия. И как забитые, плюгавые латиносы в последнее время стали подозрительно организованны, наглы и предприимчивы. Но мне до кадыка насрать на это, потому что от меня тут ни хрена не зависит. Эти болтуны из парламента Зоны могут трещать сколько душе угодно и сколько угодно могут устраивать показательные процессы над убийцами и террористами, частенько заканчивающиеся смехотворными приговорами, но реальной властью на Шеридане обладает только Император. Его право решать — казнить или миловать. И как казнить. Только ему подчиняется армия и Национальная гвардия. И я понимаю, что время разговоров уже давно прошло, но понимаю также, что у Императора длинные руки — очень много длинных рук, но всего одна голова. И если Император мне прикажет, я возьму штык поострее и посшибаю со смуглых шей эти гребаные кудрявые головы. Еще я понимаю, что думаю так потому, что я бывший морской пехотинец. Кто не служил, тот не поймет. И Сэму это объяснять долго, потому как он не служил, да и не хочется мне. Не хочется сидеть и переливать из пустого в порожнее, как та четверка на экране. Поэтому я всегда отвечаю, что мне по барабану. Удобная такая формула. «Ты меня не трогай, и я тебя не трону». Я бы мог объяснить Сэму, что нужно делать. Это ведь так просто. Просто завести себе здоровенный такой дробовик, пятизарядную дуру шестидесятого калибра полицейского образца. Набить ее патронами с картечью и, когда в следующий раз чернявый выродок врежет битой по твоей витрине или выстрелит в нее из машины, схватить эту дуру и разрядить ее ему вслед. И тогда из каждого бара, каждой парикмахерской, каждого мелкого офиса хлынет поток свинца и сметет с улиц эту шваль и снова сделает ее незаметной и знающей свое место. Но Сэм — законопослушный гражданин. Ему проще нажать ногой тревожную кнопку, и полиция приедет — куда ей деться? — и пяти минут не пройдет, и устроит показательную погоню по всем правилам, и ни хрена не поймает, и уедет с чувством выполненного долга, а ублюдки с дробовиком приедут снова и с криками «Да здравствует Демократия!» и «Долой имперскую диктатуру!» бросят в дверь самодельную бомбу. И политики вновь будут говорить с экранов об эскалации насилия и о необходимости принять жесткие меры и применить санкции. С такими вот мыслями я и допил свою первую кружку.