– Ну, – поинтересовалась Марианна, – как прошло?
Все старики погибли при пожаре, кроме одной женщины, она получила серьезные ожоги. Я никогда не уточнял, чем занимаюсь. Однажды Марианна спросила, это что-то нечестное, ты поступаешь дурно, я ответил, более или менее, так, на грани, и она удовлетворилась этим объяснением.
Вроде тебя, уточнил я, ты порешь плеткой своих мазохистов, но ты ведь не совсем шлюха.
На миг мне вспомнилось вчерашнее ощущение, чьего жуткое присутствие, у меня мелькнула мысль, что со своей театральщиной, да плюс картина, которую я сейчас пишу, да еще ночь особенная – совсем без света, я, быть может, вызвал какого-нибудь духа или дьявола, но вообще-то все это чушь.
– Хорошо, прошло хорошо, вернее, даже очень…
Я знал, о чем она спрашивала, удалось ли мне достать столько, чтобы она смогла родить? По телевизору уточняли последние сведения о разрушениях, вызванных дождем. Перечисление напоминало какую-то нелепую литанию, особенно странным был обыденный тон диктора.
– В финансовом отношении мы в состоянии завести ребенка.
Я быстро прикинул, на сколько потянет добыча, результат намного превосходил мои самые смелые ожидания. Наличность, акции, драгоценности, тут было на что жить припеваючи долгие годы. Жить припеваючи и рисовать. Я почувствовал, как она расслабилась, она больше ни о чем не спросила, но мы оба знали, что это дело решенное.
Я немного поболтался по дому, а потом ушел, мне хотелось посмотреть на затопленные улицы, реакцию людей, любопытное зрелище – большой город, разом оказавшийся на грани хаоса и паралича, крупных наводнений не случалось с начала века, жаль было бы это пропустить.
На местности ситуация выглядела еще более впечатляюще, чем в новостях: нижняя часть Елисейских Полей затоплена полностью, фонари на площади Согласия выступали из воды едва наполовину, там и сям мелькали крыши автомобилей, сады за рестораном Ледуайен тоже ушли на дно, слившись с Сеной в одно зыбкое море, полное деревьев и тонущих статуй, чуть дальше музеи Пти-Пале и Гран-Пале, наперекор стихиям, исправно принимали посетителей, – казалось, вода пощадила оба здания, а потом проспект уходил немного вверх, и паводок пока до него не добрался.
Предприимчивые владельцы плавсредств предлагали свои услуги тем, кто хотел попасть дальше в пострадавшие кварталы, я еще раз заскочил ненадолго на выставку Дюрера – Апокалипсис висел на самом видном месте – и решил совершить прогулку по реке. Я сел на небольшой зодиак, владелец управлялся с ним как бог, и в мгновение ока мы уже мчались вдоль затопленных набережных. С острова Сите всех эвакуировали, и башни Консьержери торчали над мутными волнами, как крепость из папье-маше, забытая на пляже и застигнутая приливом.
Домой я вернулся встревоженный и задумчивый.
Ночью мне снилось, что Бессмертные, правящие миром, собрались на совещание и внимательно изучают сложившуюся ситуацию.
Через несколько недель система стала окончательно рассыпаться, мы вступили в период великих потрясений, будущее было неопределенным и зыбким.
За три дня до Нового года электросеть, каким-то чудом работавшая с тех пор, как был введен в действие план спасения, с того вечера, когда я обчистил стариков, наконец испустила дух, город мгновенно погрузился в непроглядную ночь, телевидение и вообще все средства коммуникации отрубились, а вода все Прибывала, и мы вдруг в изумлении поняли, что оказались в водяной ловушке, что мы хрупки и беззащитны перед чередой катастроф и хватило двух месяцев непрерывного дождя, чтобы вся наша хваленая непобедимость враз испарилась.
– Что же нам теперь делать? – заволновалась Марианна.
Все кругом сильно приуныли, ходили как в воду Опущенные, пристукнутые обстоятельствами, такого никто не ожидал, еще вчера все бегали в супермаркет, запастись провизией и всякими бытовыми товарами не составляло труда, а теперь нам вроде бы грозит вернуться в средние века, если не хуже. И что же нам теперь делать?
Этот вопрос возникал в каждом разговоре: что нам делать теперь, когда у нас ребенок или по крайней мере его наглядный симптом – огромный живот Марианны? Счастливое событие неотвратимо приближалось.
Дождь все шел, и небо было такое черное, что день не сильно отличался от ночи. Слава богу, денег у нас хватало, я запасся изрядным количеством свечей, все-таки их слабый свет давал мне возможность рисовать.
Конечно, логичнее всего было бы попытаться бежать и найти себе убежище где-нибудь в другом месте, но, пока телевизор еще работал, как раз перед аварией, нас по горло напичкали всякими жуткими картинами – там паводок, здесь оползень, безопасных мест явно не осталось нигде, ни у нас, ни за границей, – и от этого наступал какой-то ступор, паралич, что делать, боже, что делать, спрашивала Марианна, и была права.
Я решил подождать, подождать и посмотреть, что будет, у нас есть деньги, крыша над головой, вода до нашего квартала покуда не добралась, – может, завтрашний день окажется милосерднее сегодняшнего. К тому же мне очень не хотелось так быстро покидать грандиозное представление: Париж, оплакивая свои несчастья, уходил под воду.
Каждое утро я совершал прогулку на зодиаке, хозяин встречал меня на площади Республики, туда я добирался пешком, и мы с ним отправлялись в затопленные кварталы, где хозяйничали водолазы и было пока сравнительно легко запастись провизией.
Временами зрелище всей этой красоты приводило меня в экстаз.
Волны доходили до второго этажа, а то и выше, люди по нескольку недель не могли выйти из дому, инвалиды, старики, больные, дети, наверняка, всюду умирали, но, как ни странно, за все время, пока мы рыскали по новоявленному океану, мне пока не попалось ни одного трупа.
В конце концов владелец катера и я стали работать вместе, каждый день я осыпал его банкнотами, деньги, по счастью, еще ходили, я со страхом ждал момента, когда все обесценится, это неизбежно будет означать возврат к варварству и насилию.
Вода еще поднялась, площадь Шатле на три четверти затопило, над поверхностью виднелась только статуя посередине да крыши обоих театров, на одной из них кучка спасателей из Службы здравоохранения суетилась вокруг какой-то лежащей фигуры. С первых же дней, когда начались катастрофы, а за ними и полный раскардаш, спасателями стали называть всякие комитеты, возникавшие под лозунгом гражданского сознания, вернее, того, что от него осталось, и стремления сохранить в целости хотя бы видимость нашего социального устройства. Жоэль, хозяин катера, причалил, и мы сошли посмотреть, что там случилось, спасатели в своих плащах и разноцветных сапогах больше походили на шайку бродяг, чем на санитаров.
– Положи его на бок, – говорил один спасатель, – ты же видишь, он сейчас отдаст концы.
Умирающий лежал с открытыми глазами, на нем был элегантный костюм, на ногах дорогие мокасины, а на штанине, внизу, сидела, сложив крылья, черная бабочка, мне это сразу бросилось в глаза, очень качественная одежда и бабочка, тот, что говорил, бородач, прятал взгляд под надвинутым на лоб беретом.
– Вот черт, – отозвался Жоэль, – он подыхает.
И в тот самый миг, когда он это произнес, я увидел, или, вернее, почувствовал, как у парня рвутся жилы, сама его суть, его жизнь уходила из тела, покидала его, и в глазах умирающего наверняка застыла странная картина: центр Парижа, превратившийся в город на воде, и склонившиеся над ним самим полубандиты с повязками на рукаве.
Впервые в жизни я своими глазами видел, как умирает человек. Бабочка по-прежнему висела на отвороте брюк, подрагивая крылышками, чтобы не упасть, кто-то из спасателей сказал готов и нагнулся закрыть бедолаге глаза, а другой, обернувшись к нам и к катеру, спросил, какого рожна нам здесь надо и чего мы хотим. У мертвеца была на шее золотая цепочка с кулоном, на кулоне была вывернутая свастика, не самый популярный в Европе символ. Бабочка внезапно пропала из моего поля зрения, хотя я был абсолютно уверен, что ни на секунду не спускал с нее глаз.