– Вам известно, что все плавсредства конфискуются?
Мне почудилось, что глаза мертвеца вновь открылись и смотрят на меня, но, безусловно, это был обман зрения.
– И кто ж их будет конфисковывать? – Жоэль попятился. – Ваша воровская шайка?
Остальные спасатели тоже обернулись, у того, что в берете, была в руках рация, я тоже попятился, Жоэль уже прыгнул в катер, один из спасателей схватил его за пояс, и Жоэль мигом выхватил из пластикового пакета большой пистолет. Спокойно, сказал он, катер не трогать, лучше разойдемся по-хорошему. Это напоминало комиксы жизни после атомной войны: пейзаж как на Диком Западе, и люди бьются насмерть из-за горючего или продуктов первой необходимости.
– Заводи, – заорал Жоэль, – заводи, живо! И поскольку тот тоже делал вид, будто тянет из кобуры свою пушку, он выстрелил поверх голов этих типой, а я нажал на газ, и мы рванули вперед.
Когда я выворачивал на середину реки, тот, что в берете, орал что-то в свою рацию, а другой уже раздевал мертвеца.
– Банда говнюков, – подытожил Жоэль, – вся шушера из Национального фронта[3] сюда подалась, вор на воре.
Катер Набрал скорость, мы мчались прямо посередине того, что раньше было рекой, а теперь разливалось повсюду. Может, мы в конце концов вообще уйдем на дно, как Атлантида – затерянный континент, мало-помалу погружающийся в волны. Над нашей головой с адским грохотом пронеслись самолеты, они иногда облетали город, хотя никто толком не знал, откуда они взялись и кто ими командует, это значило, что, несмотря ни на что, где-то еще сохранилась некая организация или действующая власть.
Самолеты описали полукруг, выполняя изящную мертвую петлю, и мы снова ощутили жаркое дыхание реакторов.
Крыша Трокадеро напоминала белую плоскую скалу, возносящуюся над темной кашей, я посоветовал держать курс на Эйфелеву башню.
– О боже, – почти закричал я, – о боже, это ужасно.
И в то же время, сам того не желая, я находил открывшийся перед нами кошмар более чем грандиозным, невероятным, – в одной из опор башни, запутавшись в металлических конструкциях, застряли десятки трупов на всех стадиях разложения, некоторые уже расклевали до костей вороны, и их пустые глазницы тупо пялились на нас, словно сгусток страха, выброшенный на поверхность волн. Совсем недавно на этом месте каждый день толпились тысячи туристов. Я попросил Жоэля проплыть мимо башни еще раз, это фантастическая картина, объяснил я, грандиозный сюжет – Утопленники Эйфелевой башни, я точно сделаю из этого потрясающее полотно.
Он не проявил особого волнения, со временем, хоть я ему и платил, мы почти сдружились, – во всяком случае, он рассказывал мне про свою жизнь, чем перебивался прежде и чего думает добиваться теперь. Я так подозреваю, ему было глубоко наплевать, что при виде нескольких мертвяков, распятых на Эйфелевой башне из-за разлива Сены, я испытываю трепет вдохновения.
Вся сцена – оскал покойников, гниющая кожа, рябь на воде, трупы покачивались на волнах и словно оживали – все это мгновенно отпечаталось в моем сознании; боже, повторил я, когда Жоэль остановил зодиак перед этим шедевром, боже мой, с ума сойти!
От лодки расходились усы, и впечатление, что тела двигаются, еще усилилось; блин, сказал Жоэль, это уж слишком, они нам как руку протягивают, а я смотрел, словно завороженный: на какую-то долю секунды вместо гниющих голов всплыли знакомые лица – лица родителей, сестры, знакомых, потом Жоэль толкнул меня со словами самолеты, самолеты возвращаются, заводя мотор и устремившись под конструкции башни; вокруг стоял треск, летчики палили в нас из пулеметов, война, заорал Жоэль, это война, они хотят нас убить, и, когда оба истребителя снова входили в пике, нацеливаясь на живую мишень, вода вдруг закипела, в воздухе разлилось кошмарное зловоние, воняло смертью и плесенью, и из черных пузырей возник чудовищный силуэт – Лох-Несское чудище прямо посреди Парижа, настолько омерзительное, что никакими словами не передать, несколькими щупальцами оно уцепилось за башню, а другими прихлопнуло первый Мираж, словно птичку или насекомое, самолет плюхнулся на брюхо в ста метрах от нас, второй истребитель стал как ненормальный палить по зверюге, мы воспользовались этим и пустились наутек, онемев от ужаса; у меня стучали зубы, до самой площади Республики мы не перекинулись ни словом, потрясение было слишком сильным, мы видели Левиафана, чудовище, восставшее из бездн, и это лишний раз подтверждало страшное подозрение, преследовавшее всех с тех пор, как начался весь этот маразм, – наступает конец света.
По главным улицам ползли редкие машины, увешанные самодельными щитами, население призывали вступать в ряды спасателей.
Я вернулся к себе больной от отчаяния и совершенно очумелый.
– Что происходит? – спросил я, подходя к дому. – На нас напали?
Жильцы высыпали на улицу, Марианна впереди всех, они возбужденно вопили и махали руками. Многие соседние кварталы были разграблены, некоторые дома откупались от вымогателей, но до сих пор эта беда обходила нас стороной, наш дом стоял на боковой улочке.
– Месье Виктор вернулся, – сообщила Марианна замогильным голосом, – мы все его видели, я с ним даже разговаривала.
Месье Виктор был нашим соседом, он недавно умер, Марианна ходила на похороны.
– Месье Виктор, сосед?
Они закричали все разом, да, месье Виктор, явился средь бела дня, после полудня, одетый в пуховик, с него текли струи дождя, он спросил свою почту. Месье Виктор умер как раз перед тем, как все началось, – еще одна тайна, раскрыть которую мы вряд ли сможем.
– Я тебе клянусь, – Марианна чуть не плакала, – я уверена, что это был он!
Я стал подниматься наверх, на седьмой этаж, позвав Марианну, то, что месье Виктор воскрес, было ничем не хуже всего остального – утопленников Эйфелевой башни, стреляющих самолетов или Левиафана. Я уже собирался ей это сказать – ну да, а вот я, представляешь, видел Левиафана, точно как в Библии, он чуть нас не ухватил своими огромными мерзкими щупальцами, – но промолчал, прочие жильцы столпились у почтовых ящиков и продолжали голосить, скорее всего, ей было не до шуток. Пойдем, повторил я, поднимайся, обдумаем все наверху, на спокойную голову.
Но едва мы вошли в квартиру, с ней случилась настоящая истерика: она истошно вопила, что больше не может, ей страшно, да еще ребенок, как мы могли принять это идиотское решение, – стоял такой жуткий крик, что соседи, небось, подумали, будто я ее избиваю или душу, наконец мне удалось ее успокоить и уложить в постель, я-то что мог поделать, – по-моему, при теперешних обстоятельствах мы совсем не плохо выкручивались: кругом люди умирали с голоду, нам это не грозило, еда у нас была, и не абы какая, один водолаз доставал мне лучшие блюда из Эдьяра и из Бон-Марше, честно говоря, нам было грех жаловаться.
Конечно, вся эта история с возвращением соседа вполне могла вывести из равновесия, нечто подобное было и со мной в ту ночь, когда я ехал к старикам и мне привиделась девушка, которая точно умерла.
Пламя свечей отбрасывало на стены призрачные тени, усиливая смятение, ситуация была неясная, я попытался отключиться от стонов, доносившихся из комнаты Марианны, и все обдумать, но безуспешно, катаклизмы и всякие диковины, казалось, следовали друг за другом с такой скоростью, что я не видел иного выхода, кроме как переживать их по мере поступления. Всхлипывания Марианны вскоре умолкли, в доме снова стало тихо, и я наконец смог сесть за мольберт.
Мне тоже было страшно, но слезами горю не поможешь, это я знал по опыту.
Я дописал небольшое полотно, которое никак не мог закончить, хотя бился над ним уже довольно долго, Бессмертные созерцают мир, и добавил к картине стихи из Дон-Жуана, сотворенного Александром Дюма, для меня они звучали предвестьем Утопленников Эйфелевой башни:
Когда я ложился спать, Марианна видела десятый сон, я задул свечи и прижался к ней, ее живот был похож на большой нарост, и я почувствовал, как там что-то шевелится, наверное ребенок.