А Стафеева еще нет. И Анатолия Михайловича не видать.
— Слава, считай, что меня тоже нет, — сказал я.
Он как-то очень уж хорошо улыбнулся мне и исчез в кабине. Двигатель взревел, и комбайн пошел потихоньку вперед.
А вскоре подъехал Стафеев. Поднялся на мостик и первым делом заглянул в бункера.
— Славка, ты чё это сделал?!
— Не видишь, что ли?
Бункера были заполнены зерном почти до самого верха. Стафеев ощупал стенки короба.
— Слушай, отлично!
Слава посмотрел на меня и опять хорошо так улыбнулся.
Вечером 8 сентября комбайны работали до полуночи. Меньше семи бункеров ни у кого не было. Паша Кыштымов — девять намолотил, а Стафеев — десять. Элеваторы у Стафеева больше не забивались зерном.
Урожайность в бункерном весе — 35 центнеров с гектара. Но когда часть его на другой день отсортировали, пропустили через очистку и сушилку, то есть довели, если можно так выразиться, до кондиции, показатель урожайности снизился до 21 центнера. Почти по полторы тонны с каждого гектара помахали колхозу ручкой.
Даже на самом лучшем поле, что у Сибирского тракта, урожайность и в бункерном весе снизилась вдвое: с 40 до 19,8 центнеров. А зерно — лучше бы не смотреть: сплошь в ростках, разбухшее, перемешанное с землей. После подработки оно усохнет еще вдвое.
Это была катастрофа.
9 сентября почти все помощники сбежали с уроков на комбайны. Утром увидали чистое голубое небо — не выдержали. Работали в поте лица — без конца забивало шнеки и барабаны. Один только Володя Горбунов, помощник Гайнова, почему-то не пришел, и Гайнову приходилось самому чистить шнеки и барабаны.
Валки снизу совсем мокрые, хоть выжимай. Комбайны оставляли после себя ярко-желтые полосы свежих всходов и ошметки валков. Пробовал отодрать руками оставшийся клок — тщетно, корни проросших семян уже глубоко ушли в землю. Дернина, самая настоящая дернина! Видимо, ее и показывал Ельцин телезрителям. При этом подчеркивал, что необходимо посылать на село больше механизаторов из городов области. А газеты рекомендовали переводить агрегаты на двухсменную работу.
Колхозные комбайнеры только головами качали:
— У нас на одну-то смену добрых механизаторов едва хватает!
— Так ведь механизаторов из города пришлют!
— Да ну!.. Он ночью будет мне ломать комбайн, а мне днем — ремонтировать! Да сейчас какая вообще может быть ночью в поле работа — последний хлеб потеряем. Раньше надо было, в сухую погоду, аврал объявлять. А сейчас уж и спасать-то почти нечего. Спасать нечего, а людей, машин вон сколько прислали из города. Где они раньше-то были?
11 сентября у меня на глазах вышли из строя сразу три комбайна: у одного сломался зерновой элеватор, у другого открошился зуб шестеренки в коробке скоростей, у третьего отказал топливный насос. Помнится, Стафеев говорил, что топливная аппаратура — страшный дефицит.
— Как будете выходить из положения? — спросил я у зав МТМ.
— У нас все это есть, — ответил он. — Мигом отремонтируем комбайны.
Ну, в самом деле: откуда все берется в ненастную погоду?
…На краю поля оставшиеся с вечера копны закурились дымком.
— Ишь чё, — качнул головой Гайнов. — Сами загорелись!
Я разгреб солому и сунул руку по локоть в копну — так и дыхнуло изнутри жаром! А поверху на соломе поблескивали холодные капли росы.
Первые комбайны приступили к молотьбе только после полудня. Стафеев вскоре остановился — барабан забило. Тут привезли обед. Слава сказал Стафееву:
— Давай заправляйся, а я пока барабан почищу.
Солому выдрал всю, а барабан не прокручивается! Стафеев заглянул внутрь, зачертыхался: в барабане полно земли…
Комбайны один за другим стали останавливаться. Только четыре еще продолжали молотить.
Я подсел к Гайнову.
В стекла все сыпало и сыпало. Комбайн из последних сил полз по кочковатому валку. Шнек не успевал перебрасывать в приемную камеру тяжелую мокрую массу. Комбайн шел, как ледокол во льдах: вперед — назад, вперед — назад!.. Руки Александра Григорьевича без устали переключали рычаги. Вперед — назад… Вперед — назад!..
— Да что он, сдвоенный, что ли!..
Те три комбайна еще ходили. А дождь все сильнее. Похоже, опять надолго зарядил.
Некоторое время Гайнов манипулировал рычагами с каким-то молчаливым яростным упорством. Затем, остановив комбайн, вышел на мостик под дождь. Зачерпнув содержимое бункера в пригоршню, долго, с задумчивым видом разглядывал.
— Сыплется? — спросил я.
— Мокрехонько все.
Поехали дальше. Вперед — назад… Вперед — назад!.. Хоть что-нибудь спасти.