В повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича» есть такая сцена. Ранним морозным утром заключенных подняли, чтобы вести на работу. Однако при температуре ниже сорока градусов работы отменялись. А термометр находился на столбе, на самом верху. И вот бригадиры собрались у этого столба, «а один, помоложе, бывший Герой Советского Союза, взлез на столб и протирал термометр, чтобы посмотреть, какую он показывает температуру. Снизу советовали:
— Ты только в сторону дыши, а то поднимется…»
Терентий Мальцев, слава Богу, лагерной баланды не хлебал, всю жизнь безотлучно выращивал пшеницу. Но был в 50-е годы такой эпизод в его жизни. Когда однажды весной тогдашний председатель колхоза, получив директиву из райкома партии, распорядился сеять против воли колхозного ученого и первый трактор с сеялками уже двинулся по кругу, Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета СССР Терентий Мальцев, не видя другого способа спасти урожай, бросился, раскинув руки, на землю перед громыхающей громадиной. По счастью, в самый последний момент мотор у трактора неожиданно заглох…
…Я провел в обществе Якова Петровича все оставшиеся у меня командировочные дни. К Хайруллину уже не было охоты ехать, однако, заскочил в Орске в редакцию зональной газеты и поделился с Кибишем переполнявшими меня впечатлениями. Выслушав сбивчивый от волнения рассказ, Григорий Степанович отеческим тоном посоветовал мне хорошенько подумать, прежде чем писать очерк об Орищенко, агротехнику которого первый секретарь обкома партии товарищ Шурыгин, побывав однажды осенью в «Адамовском», назвал шелудивой, из-за того что поля, неглубоко обработанные дисками сразу после уборки зерновых, выглядели весьма непрезентабельно: солома тут и там топорщилась поверху, как иголки у ежа.
А Геннадий Иванович Воронов (член Президиума ЦК КПСС и правая рука Хрущева) сказал, что лущёвка — это возврат к сохе.
Я написал и об Авралёвой, и об Орищенко («Право на крылья», «Урал», 1962 г., № 11). «Двуглавый» мой очерк был одобрен членами редколлегии журнала и сходу, досылом, пошел в номер почти в том виде, как я написал. Вот только попросили не упоминать имени члена Политбюро Воронова. Исключительно по цензурным соображениям: в те времена строго было запрещено не только критиковать, но даже просто упоминать в печати без особого разрешения высших руководителей партии и правительства. Так что пришлось лягнуть члена Политбюро, не называя его имени, а о Шурыгине и вовсе не стал упоминать И это место на журнальной странице после вивисекции приняло такой вид:
«Я зашел в редакцию «Сельской нови» и рассказал об опытах Якова Петровича. Один из сотрудников доверительным тоном посоветовал:
— Не вздумайте в самом деле написать о его опытах в журнал! Сев по лущёвке давно осужден как возврат к сохе.
Я подумал, что и авиаконструктору, который предложил использовать керосин в качестве топлива для реактивных самолетов, наверное, поначалу тоже говорили, что это возврат к примусу. А ведь летают! На керосине летают. Главное, чтоб крылья были, и у самолета, и у его создателей».
И еще я понял, что даже при том режиме, который был в стране, можно было много о чем писать. Между строк.
Яков Петрович Орищенко как в воду смотрел, когда в августе 1962 года полушутя напророчил, что, мол, через год его погонят с работы.
Летом следующего, 1963 года на оренбургскую целину пожаловал высокий гость — министр земледелия США господин О. Фримен. И, ясное дело, не случайно привезли его в «Адамовский» совхоз, где были идеально чистые поля и пшеница своим видом могла кому угодно порадовать глаз.