Как показалось Юзефу, неизвестный говорил исключительно по-японски. Глядя на него сверху вниз, Юзик долго и вежливо слушал и даже несколько раз понятливо кивнул. Когда загадочный гость окончил монолог, Юзеф жестом велел ему остаться на месте и от портье стал звонить в номер переводчицы Маргариты...
Второй день мы жили в "Сателлите", осваивая близлежащий район и гостиничные правила.
Сперва, дружно напялив светлые кимоно, многие сошлись в холле, потому что здесь можно было набрать в номерной кувшин или холодную кипяченую воду, или крутой кипяток. В кимоно все очень понравились себе и друг другу, а некоторые, разыгравшись, защебетали якобы по-японски, и заходили мелкими шажками или тяжелой походкой, изображая гейш и самураев... Обслуга смотрела на нас, выкатив глаза, пока переводчица Маргарита не объяснила господам артистам, что наши кимоно - спальные, являют собой не что иное, как "ночные рубашки", и в них не стоит выходить в коридор...
Тогда все разошлись. Кто хотел выпить, выпил, а кто ждал случая с кем-то нежно объясниться, тоже рискнул. Тяжелая международная обстановка не могла на корню истребить железных гастрольных привычек и склонностей.
Только Вале Ковель сразу же не повезло: неловко повернувшись в японской тесноте, Вадим Медведев толкнул кувшин с крутым кипятком и страшно ошпарил ей руку.
Крик, раздавшийся из номера, был, по словам их соседки Маргариты, нечеловеческим, а точнее, звериным, и, когда, кинувшись на помощь, она в ужасе застыла на пороге, Вадим, инстинктивно снимая с себя часть ответственности, сообщил ей:
- Мы пролили кипяток...
Первое, что навзрыд стала шептать Валя, было:
- Как же я буду играть?! Мне надо быть обнаженной!..
Но придется ли нам играть, было еще совсем не ясно, и каждое утро, стараясь не привлекать внимания публики, Маргарита уводила Валю задами и везла на лечение и перевязку к японскому хирургу, а Вадим, полный раскаяния и супружеской солидарности, ходил их сопровождать.
Рана оказалась глубокой, но, по счастью, хирург был чудодеем и успокоил бедную Валю, обещая применить для перевязки материал телесного цвета, такой, что публика ничего не заметит.
Так и случилось, и большинство коллектива узнало об этой драме позднее, так как ее решили держать в тайне, а тайну честно хранил узкий круг доверенных лиц. И все же руководством было принято решение расширить жизненное пространство супругов, и Валю с Вадимом переселили в соседние, но отдельные номера.
Вообще-то говоря, Маргарита была прикомандирована лично к Гоге, но прилетевшего только что Товстоногова вместе с сестрой Нателлой и ее мужем Лебедевым поместили в другой гостинице, ближе к токийскому центру, а Маргарите вместе со всеми достался "Сателлит".
При расселении Юзеф Мироненко был несколько обескуражен, так как обычно оказывался в паре с Иваном Матвеевичем Пальму, однако еще по дороге возникло опасение, что их могут разлучить, так как у Пальму на японских островах будут большие заботы по руководству труднейшей "четверкой", в которую входила непредсказуемая Шарко, и Юзеф на всякий случай решил подобрать себе другого напарника.
Исходя из того, что Мироненко был женат на одной из основных мастеров гримерного цеха, а впоследствии его заведующей Наташе Кузнецовой, подумали о другом мастере того же цеха - Тадеуше Щениовском. Но Тадеуш являлся лицом, давно и неисправимо курящим, тогда как Юзеф Мироненко окончательно бросил курить. Поэтому по дороге из Иокогамы в "Сателлит", спросив партийного разрешения у своего секретаря, Юзеф стал подбивать на совместное проживание Рецептера, приведя ему перечисленные мотивы.
В этом была некоторая логика, так как мы с Юзефом - однокурсники по Ташкентскому театрально-художественному институту имени А.Н. Островского, вместе начинали актерскую карьеру в Ташкентском русском драматическом театре, и именно я посильно споспешествовал его приходу в Большой драматический. Те, кто видел наш знаменитый спектакль "История лошади", несомненно запомнили Юзефа Мироненко в роли кучера Феофана и великолепное музыкальное трио "На Кузнецком узком на мосту", которое он исполнял вместе с Олегом Басилашвили и Евгением Лебедевым.
Не успел я согласиться с логикой расселенческих рассуждений Мирона (т.е. Мироненко), как возникло внезапное сообщение о чуть ли не всеобщем попадании в "одиночки" - "Сателлит-отель" сбил подготовленную начальством линию "гражданской обороны" за счет обилия одноместных и противоестественного (для нас) дефицита двойных номеров, - и я, бесстыдный отщепенец, забыв о корпоративной этике, не смог скрыть своего животного ликования.
Потому что, прежде чем Р. завоевал священное право занимать на гастролях отдельный номер, он прошел большую школу испытаний на совместимость с Григорием Гаем, Михаилом Волковым, Изилем Заблудовским и Юрием Изотовым...
Гай, например, заботливо учил Р., уходя из номера, обязательно гасить свет...
Но вернемся к загадочному разговору Юзефа с японским пришельцем.
Итак, Юзеф позвонил переводчице Маргарите, красивой и приятной блондинке, которая уже спала или готовилась ко сну, что совершенно не меняет дела; для того, чтобы выйти из номера и спуститься в холл, ей понадобилось время, в течение которого неизвестный и Мирон хранили терпеливое молчание, проникаясь друг к другу необъяснимой симпатией.
С появлением в холле красивой Маргариты дело стало принимать соблазнительный оборот. Зажигательно повторенный пришельцем монолог в переводе с японского имел следующее содержание:
- Я - директор фабрики ковров, - сообщил таинственный гость, частично переставая быть таинственным, но продолжая еще больше интриговать. - Дела на моей фабрике идут очень неважно из-за непосильной конкуренции с ковровыми монополистами. Поэтому, а также по причине давней симпатии к русскому искусству я хочу сделать вашему театру выгодное предложение о покупке японских ковров...
Маленький фабрикант обещал, что даст возможность каждому выбрать именно тот ковер, о котором он мечтал всю предыдущую жизнь, даже не догадываясь об этом, и предлагал Мирону возглавить создание ковровых списков. Только вручив нам ковры и полностью завершив напоследок доброе дело, он позволит себе окончательно разориться и пасть под ударами монополистических гигантов. Как только Юзеф составит список, маленький хозяин разместит заказ на своей гибнущей фабрике, а когда мы вернемся в Токио из триумфальной поездки по островам Сикоку и Кюсю, ковры будут полностью упакованы и готовы к отправке на материк.
- А почем ковры-то? - глуховато спросил Юзеф.
Неизвестный отчаянно махнул рукой и, сдерживая слезы, сказал:
- Юзико-сан!.. Ковры среднего роста - три на два метра - я отдам по семьдесят пять, а ковры большого роста - четыре на три метра - по сто долларов... Можно платить иенами тоже...
Переведя эту фантастику на русский язык, Маргарита Коробкова спросила Юзефа:
- Боже мой, почему так дешево?! - но свой вопрос переводить обратно на японский почему-то не стала.
Читателю, не пережившему наших времен, нужно объяснить, что ковры являлись в Советском Союзе еще большим дефицитом, чем продукты питания, а главное, стоили на несколько порядков дороже той смехотворной суммы, которую назвал прогорающий японец. Любители ковров записывались в самодельные списки и годами ожидали при магазинах своей очереди на покупку, а жители среднеазиатских республик, чье жилье просто немыслимо без этих традиционных украшений - чем больше в доме ковров, тем он красивей и богаче, - совершали за ними специальные охотничьи наезды в обе столицы...
Поэтому выросший в Ташкенте и потрясенный баснословной возможностью одеть в ковры свое низкооплачиваемое будущее, Мирон счел своим гражданским долгом довести японское предложение до ушей всего академического коллектива. Для этого он был готов даже рисковать. Вместе с Маргаритой он отправился на поздний прием к директору Суханову.