— Француз, здесь Бауэр, — прорезается голос взводного, — Отставить упражнение!
— Здесь Трюдо. Принято. Отделение — стой! Ко мне!
— Француз — минус десять кредитов из оклада. За горючее. Беременные бабы лучше десантируются. На исходную. Повторить марш, отработать высадку. Полчаса на все.
— Есть, сэр!
Я представляю, как поджимает губы, выговаривая мне, наш лейтенант. Сидя в командирском отсеке над картой. Пижон. Белая кость. Но это я облажался, не он, и он прав, и я передаю его раздражение дальше. Я не кончал академий и потому мой язык более выразителен.
— Крамер, ты мудак!
— Так точно, садж…
— Гот!
— Сэр!
— Ты второй номер, или хрен собачий?! Еще раз прыгнешь впереди старшего, — я найду тебе занятие на всю ночь. На пару с Крамером. Сколько раз говорено — придерживай ему сошки на выходе! Как понял, рядовой?
— Сэр, рядовой вас понял, сэр!
— Отделение, к машине!
“Томми” с рыком волочет нас на исходную. По поелам стекают струйки грязной воды с нашей брони. Туда же со смачными шлепками сваливаются куски грязи. Чистим амуницию друг друга и оружие, каждый свое. Подохни, но пушка твоя должна сиять. Хоть во сне чисти, хоть под водой. Это привито нам на уровне инстинкта. Гудит вентиляция, пытаясь высосать из отсека туман дождевых испарений. Пытка обратной дорогой продолжается. Никто не говорит Генриху ни слова. Все и так ясно. Генрих со своим пивным пузом еще не вошел в кондицию. Он угрюмо бычит шею, протирая своего всеядного монстра. Надеюсь, его внутриутробный период закончится раньше, чем нам прикажут куда-нибудь пострелять.
Косые лучи раннего солнца слепят глаза. Ровные шеренги в новеньких тропических комбинезонах. Ноги на желтых отпечатках вдоль красной линии. Тесный плац с трудом вмещает батальон полного состава. Мы — морпехи, наше предназначение — убивать, а не топтаться на парадах, замысловато размахивая начищенной до ртутного блеска винтовкой. Поэтому просторных бетонных площадок, рассчитанных на массовые сборища, у нас нет. Перед строем — командир батальона. Ротные замерли позади него. Сержант из штабного взвода выходит из строя, и не прибегая к помощи усилителей, начинает читать молитву. Нашу молитву. Он стоит, расставив ноги, массивная тумба, приросшая к бетонной палубе, и хрипловатый рык вязнет в наших плотных рядах.
— Я — морской пехотинец.
— Я — МОРСКОЙ ПЕХОТИНЕЦ… — рокочет вслед ему слитный хор.
— Я — оружие…
— Я — ОРУЖИЕ!! — торжественно вторим мы.
Наша утренняя молитва — наш ежедневный ритуал, непоколебимая традиция, которую не способны нарушить ни война, ни ученья, ни снег, ни ураган. Каждое утро мы читаем ее, стоя на плацу или сидя в окопах, мы декламируем ее, наливаясь восторженной дурью, на палубе десантного корабля, или по внутренней трансляции “Томми”, или в полевом блиндаже. Где угодно, в каких угодно условиях. Потому что мы — морская пехота, мы написали свои традиции своей и чужой кровью, и они переживут нас и потому Корпус будет существовать вечно. Одновременно с нами тысячи морпехов, свободных от службы, по всему Шеридану произносят:
— … Я НЕ РАССУЖДАЮ И НЕ СОМНЕВАЮСЬ, ПОТОМУ ЧТО ОРУЖИЕ НЕСПОСОБНО РАССУЖДАТЬ И СОМНЕВАТЬСЯ… ИМПЕРАТОР НАПРАВЛЯЕТ МЕНЯ… ВРАГ ИМПЕРАТОРА — МОЙ ВРАГ… МОЯ РАДОСТЬ — ВИДЕТЬ СМЕРТЬ ВРАГОВ ЕГО… МОЯ ЦЕЛЬ — СЛУЖИТЬ ЕМУ… МОЯ ЖИЗНЬ — СТРЕМЛЕНИЕ К СМЕРТИ ВО СЛАВУ ЕГО…
Я выкрикиваю слова-заклинания именно в том ритме и с той силой, что известны каждому морпеху. Впервые за пятнадцать лет. Мы говорим, как единое целое, мы и есть единое целое, большой кровожадный организм с четырьмя сотнями луженых глоток. Я растворяюсь в нем, теряю индивидуальность, я песчинка в бетонном монолите и мне приятно знать, что без меня и сотен других этот монолит — ничто. И я ощущаю это, как никто другой, и я весь тут, и душой и телом, и моя прошлая жизнь осыпается с меня, как сухая шелуха.
— … МОЯ СЕМЬЯ — КОРПУС. МЕНЯ НЕЛЬЗЯ УБИТЬ, ИБО ЗА МНОЙ ВСТАЮТ БРАТЬЯ МОИ, И КОРПУС ПРОДОЛЖАЕТ ЖИТЬ, И ПОКА ЖИВ КОРПУС — ЖИВ И Я. Я КЛЯНУСЬ ЗАЩИЩАТЬ СВОЮ СЕМЬЮ, И БРАТЬЕВ СВОИХ, НЕ ЩАДЯ ЖИЗНИ…
И комбат, и ротные, и офицеры штаба, все, как один, полузакрыв глаза повторяют вместе с нами:
— … Я ЗАКАЛЕН И РЕШИТЕЛЕН. Я ХОЗЯИН СУДЬБЫ СВОЕЙ. Я РОЖДЕН, ЧТОБЫ УБИВАТЬ. Я ДОЛЖЕН УБИТЬ ВРАГА РАНЬШЕ, ЧЕМ ОН УБЬЕТ МЕНЯ. ПРИ ВИДЕ ВРАГА НЕТ ЖАЛОСТИ В ДУШЕ МОЕЙ, И НЕТ В НЕЙ СОМНЕНИЙ И СТРАХА. ИБО Я — МОРСКОЙ ПЕХОТИНЕЦ. Я — ОРУЖИЕ В РУКАХ ИМПЕРАТОРА, А ОРУЖИЕ НЕСПОСОБНО ЖАЛЕТЬ И СОМНЕВАТЬСЯ. И С ЭТОЙ МЫСЛЬЮ ПРЕДСТАЮ Я ПЕРЕД ГОСПОДОМ НАШИМ. АМИНЬ!
Некоторое время мы стоим, не шелохнувшись. В полной тишине. В такие моменты, если приказать солдату пробить головой каменную стену, он не будет раздумывать ни секунды. Просто разбежится и врежется в нее лбом.
Первым оживает комбат:
— Батальон, вольно! Командирам рот — приступить к занятиям по распорядку.
Лейтенант Бауэр выглядит, как розовощекий натурщик с рекламных плакатов Корпуса. Крепкий, широкоплечий, с голубыми глазами и квадратной челюстью. Коротко стриженый затылок, переходящий в мощную шею. Именно такими принято изображать идеальных морпехов. Словно его вырастили в инкубаторе по имперским стандартам. Не сразу и поймешь, что ему чуть больше двадцати.
— Сэр, сержант Трюдо! — докладываю я.
Лейтенант поднимается, отвечает на приветствие. Подает мне руку. Ощущение, словно пожал деревянную лопату. Для офицера рука взводного на удивление мозолиста. Словно в офицерской школе он только и делал, что долбил окопы и болтался на турнике. Одно это настраивает меня в пользу взводного. Кому охота служить со штабным “сынком”.
— Ты француз, сержант? — спрашивает лейтенант, снова усаживаясь за свой крохотный столик с голодисплеем.
— Никак нет, сэр!
— Но кличка-то у тебя именно такая.
— Так точно, сэр. Наверное, из-за фамилии, сэр!
— Кто по национальности твои родители?
— Сэр, мой отец родом из Канады, Земля. У матери в роду были поляки и чехи. Точно не знаю, сэр!
— В Корпусе нет национальностей и прочая херня. Но я с Рура. И я не доверяю французам. А ты с Нового Торонто. Значит, ты и есть француз, — взводный складывает руки на столе и склоняется ко мне. Должно быть, так его учили вести доверительный разговор с подчиненным. Разве что он забыл при этом пригласить подчиненного присесть.
Молчу, не понимая пока, куда гнет мой зеленый командир. Решаю, что он пытается вывести меня из равновесия и принимаю его игру.
— Молчишь?
— Сэр, сержант не знает, что ответить, сэр!
Эта игра может длиться бесконечно. Ты начальник — я дурак. Начальник задает вопросы, дурак с честным видом дает на них простые односложные ответы. И так до тех пор, пока у какой-то из сторон не сдадут нервы. Дураку нечего бояться, потому как у начальника на него ничего нет, а начальнику очень хочется поставить дурака в невыгодное положение и навязать ему свое решение.
— Трюдо, ты единственный сержант во взводе не из кадровых.
— Сэр, я отслужил в Корпусе десять лет. Из них три — сержантом.
— Это было пятнадцать лет назад, Трюдо.
— Так точно, сэр!
— Твои навыки утрачены.
— Возможно, сэр!
— Понимаешь, Трюдо, я хочу, чтобы мой взвод состоял из профессионалов, а не из пузатых пенсионеров.
Усмехаюсь про себя. Ишь, куда тебя понесло. Хотелось попасть в кадровую роту и делать карьеру, а вместо этого тебя сунули воспитывать кучку резервистов? Да еще и война вот-вот? Хрен тебе тут, а не карьера, дружок. Вслух же бесстрастно говорю:
— Не сомневаюсь в этом, сэр!
— Не хочешь подать рапорт о переводе?
— Никак нет, сэр!
— А если я тебе прикажу?
— Сэр, я выполню любой приказ, сэр!
— Трюдо, я читал твой файл. Ты хорошо характеризуешься по прежнему месту службы. Ничего личного. Я просто хочу, чтобы командиры отделений во взводе были профессионалами.
— Так точно, сэр!
— Садись, пиши рапорт о переводе в другое подразделение. На имя командира роты. Это приказ.
— Есть, сэр!
Пристраиваюсь на уголке лейтенантского столика. Старательно вожу световым пером по глянцевому листку электронного планшета:
“Командиру роты “Джульет” Второго полка Тринадцатой дивизии Корпуса морской пехоты. Согласно приказу лейтенанта Бауэра подаю данный рапорт с просьбой о моем переводе в другое подразделение… “
Взводный заглядывает мне через плечо. Вырывает у меня планшет и двумя росчерками пера стирает рапорт. Один-ноль, я веду.
— Ненавижу французов, Трюдо, — говорит лейтенант сквозь зубы.
— Так точно, сэр, — я вскакиваю и вытягиваю руки по швам. Гадаю про себя, за какие грехи я награжден таким придурком?