— Так точно, мэм.
— И что — на самом деле собираетесь в массажный салон?
— Это ведь не запрещено, мэм. Они для этого и созданы.
— Мне вдруг стало интересно, что будет делать в городе человек, который не был там пятнадцать лет, — поясняет О’Хара.
— Вы интересуетесь по службе, мэм, или мы просто болтаем? — на всякий случай уточняю я.
Она пожимает плечами.
— Откуда мне знать? Просто интересуюсь.
— В вашем ведомстве просто так ничем не интересуются, мэм. Я понимаю — служба такая, у каждого своя работа, — быстро добавляю я, видя, как она начинает хмурить брови, — На самом деле, мэм, я обожаю воду. Я сто лет не плавал. Я могу сидеть в воде часами. Если бассейн на Сентрал-Парк еще действует, я хочу искупаться.
Вертикальная складочка между ее бровями разглаживается. Она с интересом смотрит на меня.
— В вашем личном деле этого нет, — сообщает она.
— В моем личном деле, наверное, сказано, что я преступник и зачинщик уличных беспорядков, мэм.
— Для Корпуса это не важно, сержант.
— А для вас, мэм? — неожиданно для себя спрашиваю я. И тут же смущаюсь своей дерзости.
— Для меня тоже, сержант, — она выделяет мое звание, проводя незримую границу. Внеслужебные отношения между сослуживцами, а тем более, между начальниками и подчиненными, в Корпусе не приветствуются. Настолько, что можно кубарем вылететь дослуживать срок где-нибудь в охране полярной метеостанции.
Я прекрасно понимаю намеки. Сгоняю улыбку и отвечаю, насколько позволяют условия, выпрямив спину:
— Спасибо, лейтенант, мэм!
— Да будет вам, Трюдо! — она досадливо отворачивается и смотрит на мелькающие мимо нас деревья на обочине.
До самого Форт-Марва мы больше не произносим ни слова. За КПП я соскакиваю через борт. Отдаю честь.
— Спасибо за помощь, мэм!
— Морская пехота своих не бросает, сержант, — улыбается О’Хара, — Счастливо отдохнуть!
— Благодарю, мэм. И вам того же, — произношу я в корму с ревом стартующего джипа.
Военный городок Форт-Марв все такой же. Все, как раньше — чистенький, цветущий, зеленые живые изгороди скрывают растяжки с колючей проволокой, разноцветная брусчатка рисует на дороге замысловатые узоры. Вот только вместо увешанных ракетами беспилотников, высоко в небе раньше кружили орлы. Что поделать — состояние повышенной готовности. Усиленные патрули на улицах — в активированной броне, с оружием наперевес. У меня тщательно проверяют документы, держа под прицелом пулеметной турели с патрульного джипа. Лица пехотинца под синеватой лицевой пластиной не разобрать. Возвращают жетон. Рядовые отдают мне честь.
Не спеша прогуливаюсь, разглядывая вывески в поисках знакомых названий. В городе малолюдно. Детей почти нет. Редкие, несмотря на выходной, женщины деловито толкают перед собой гравитележки с кучами съестного из супермаркетов. На крайних улицах среди деревьев в скверах натянуты маскировочные сети. Сквозь колыхание зеленой рванины тускло отсвечивают стволы автоматических турелей. Война дышит в затылок. Ощущения праздника, присущего военному городку в выходные, когда все свободные от службы выбираются отвести душу, нет и в помине. Что ж, попробуем искупаться. Старенькое, но вычищенное до блеска такси в пять минут проносит меня по ухоженным улочкам и высаживает у купола спорткомплекса.
Я купил в армейской лавке в холле очки для плавания и совершенно отвязные — ядовито-голубые, с алой полосой, ну, сами понимаете, где, плавки. Фосфорецирующие в темноте, к тому же. Продавец объяснил мне, что в таких плавках со мной ночью на пляже никто не столкнется. Что я мог ему сказать? Других все равно не было. Другие были еще хлеще. Их можно было одевать в стриптиз-клуб для выступлений, но плавать в них в бассейне, да еще там, где почтенных матерей семейства полно — нет уж, увольте. В них все мое скромное хозяйство кажется втрое больше, и при том выпячивается так, что лучше уж вовсе голым искупаться. Так что пришлось напялить на себя этот ядовито-голубой с красным флаг. Не возвращаться же теперь в супермаркет.
И вот я обрушиваюсь в прозрачную прохладную воду, и с наслаждением прохожусь до противоположной стенки кролем, потом разворачиваюсь, и изображаю брасс, мое тело здорово окрепло за последнее время, я рассекаю воду, словно жеребящийся тюлень, волна от меня, что от торпедного катера. Я не тренируюсь, нет. И не выкладываюсь намеренно. Просто я действительно соскучился по воде. Я прохожу туда-обратно несколько раз. Потом сбрасываю темп и гребу уж совсем лениво, сравниваясь в скорости с почтенной матроной, тихо бултыхающей по соседней дорожке. Она медленно водит руками, смешно надувает щеки и боится опустить голову в воду, чтобы не замочить сложную высокую прическу. Ее большое белое тело величаво дрейфует к бортику, она замечает мой взгляд и виновато, словно извиняясь, улыбается мне, жена какого-нибудь служаки-штаб-сержанта из снабженцев, делающая вид перед мужем и подругами, что плавает для поддержания фигуры. Я демонстрирую ей широкую улыбку, переворачиваюсь на спину и устремляюсь дальше.
Наш бассейн — для младших чинов и членов их семей. За невысоким бортиком — такой же, но с надписью “для господ офицеров”. Ничем от нашего не отличается, но принцип раздельного снабжения для разных категорий служащих соблюдается. Он соблюдается всюду, в том числе и в местных борделях. Попробовал бы рядовой ввалиться в бар для сержантов! И наоборот — сержанту не место среди рядовых. Правило может быть нарушено, если кто-то из имеющих необходимый статус пригласит гостя. С этим смиряются. Поэтому изредка можно увидеть офицера в кафе для младшего состава, а сержанта — в ресторане “только для господ”.
Теплая вода струится по мягкому упругому полу. Шлепаю по ней к расположенному тут же мини-бару с водяными ваннами рядом. Перешагиваю через тело разомлевшего от пива лысого крепыша с полупустым бокалом на пузе. Лысый придерживает его одной рукой, закинув вторую за голову, и с довольной полуулыбкой щурит в никуда осоловелые глаза. Занимаю свободную ванну-лежанку. Откидываю затылок на мягкий высокий подголовник. Закрываю глаза. Теплая вода струится по мне, унося мысли. Хорошо!
— Что-нибудь закажете, сэр? — раздается голос служащего.
— Если можно, горячего чаю. С лимоном. С сахаром. Большую кружку, — произношу, не открывая глаз.
Потом я устраиваюсь полусидя и маленькими глотками прихлебываю горячую ароматную жидкость. Смотрю на резвящихся в бассейне молодых и не очень, мужчин. На их жен или подруг разной степень толщины и изящества. Слушаю веселый смех и не раздражающие слух негромкие разговоры. Тут нет пьяных и крикливых компаний. Этим наш бассейн отличается от своего немного скотского гражданского аналога. Я наслаждаюсь бездельем и состоянием покоя. Такое ощущение, словно мне снова двадцать, мне некуда спешить, я молод и здоров, и ни о чем думать не надо, все давно решено за тебя, и тебе только и остается — делать свое дело и не забивать голову посторонними и ненужными мыслями. “Корпус заботится о тебе” и “Делай, что должен…”. Я отбрасываю за борт сотни сомнений и тысячи мыслей, в моем маленьком самодовольном мирке нет ни Ники, ни дочери, нет потерянного навсегда дома и имущества, нет сочувствующих или злорадных взглядов знакомых, нет сомнений по поводу будущего, нет ничего вообще. Я просто тут, я один, и мне хорошо так, словно я только что родился. Я добавляю к чаю рюмку недорогого коньяку. Снова плаваю. Потом ныряю с вышки. Беру напрокат ласты и маску и долго упражняюсь в плавании под водой. Потом устраиваю соревнование с каким-то худощавым типчиком, как выясняется — сержантом из штаба авиакрыла дивизии, в прошлом бортового стрелка, и два раза из трех делаю его. А потом он ставит мне бренди. С жаром вспоминает былые полеты и происшествия, и рассказывает мне о своей нервной и сидячей работе. А я ему — о своем отделении. И расстаемся мы слегка навеселе и совсем братьями. А потом я снова плаваю. И лежу в проточной теплой ванной, попивая минералку. И так проходит часа четыре и уже совсем было собираюсь пойти куда-нибудь и съесть горячего мяса, как вдруг через бортик отделения “для господ” свешивается мокрая голова с короткими волосами-сосульками. И улыбаясь, говорит: