Для тех, кто интересуется историей революции, в Ленинграде достаточно вех. Наверное, когда оказываешься в таких местах, просто мороз по коже продирает. В России начинаешь ощущать силу истории: вот здесь, напротив старой фабрики швейных машин «Зингер», убили царя; а вот жутковатая открытая площадь перед Зимним дворцом; вот Финляндский вокзал и сохраненный в целости локомотив Ленина; и так далее. Россия… Разве в одном этом слове не слились воедино привольный простор — и трагедия?
Да, сохранилось немало свидетельств времен Второй мировой войны, ленинградской блокады. Изрытые шрапнелью стены и отбитые углы, и немецкие блиндажи рядом с автобусными остановками на подступах к городу, и кладбище, и реконструированные особняки — все это производит сильнейшее впечатление. Такого рода отметины наверняка многое значат — такое не забывается. Я поймал себя на том, что вглядываюсь в чужие лица, и снова отметил, что женщины ходят под руку с мужчинами. Ни один австралийский город и ни один американский, если на то пошло, не покрыт столькими шрамами. Две пухленькие нью-йоркские девицы (из нашей группы; я про них напрочь позабыл) побывали на балете — и в знаменитом детском театре. Язык, климат, чужеродность, ощущение драматизма — и минувших событий: вот вам целая панорама! Как ни глупо, но, думается мне, многим волнующе щекотала нервы смутная мысль о том, что мы находимся на запретной территории. А меню! — совсем другие супы, борщ, эта их копченая рыба и все такое. Водка, причем не «Smirnoff». В чужой стране всегда своя кухня.
Занятно, как в группе отдельные личности в силу каких-то причин выделяются, а остальные смешиваются с толпой или даже отступают на задний план. Изначально-то никто друг с другом не знаком. Я вот про бразильского доктора напрочь позабыл. А ведь при нем и жена была, настоящая красавица; говорила мало, только кивала да улыбалась. Некоторые согруппники, вроде долговязого англичанина, запоминаются благодаря своим вечным жалобам. Помню, он был единственный, кто ходил в перчатках (желтая замша на шерстяной подкладке). Была в группе еще одна дама, лет сорока пяти, — лицо ее я помню крайне смутно. Она намертво вцеплялась в друзей — в частности, в старую деву с густым баритоном (и с фотокамерой). Прочие заявляли о своем присутствии уже одним своим молчанием, вызывая вопросы и приковывая взгляды. Любопытно, как отдельные люди постепенно притягиваются друг к другу: сперва в разговоре, затем берут за привычку усаживаться рядом за столом и в транспорте, а потом и ходят вместе полюбоваться на очередную достопримечательность, здание или музей. Группа распадается на мелкие подгруппки. Не прошло и недели, как большинство из нас уже молча досадовали на хмурого американца и его жену и ребенка, что в очередной раз заставляли всех ждать — в автобусе или за столом. В путешествии все мы быстро устаем; возможно, причина тому — постоянно обостренное внимание, повышенно чуткое восприятие. Это — череда анекдотов, зримых и личных. Ближе к концу поездки долговязый англичанин поведал мне, что несколькими месяцами раньше его бросила жена, вот он и решил отправиться в заграничное турне. Две нью-йоркские девчушки оказались ужасно славными. Одна — актриса: ну как, скажите на милость, можно было ее позабыть?
Наташа ехала стоя в передней части туристического автобуса и, наклоняясь, показывала на памятники великим людям и на их сохранившиеся дома. Нос Гоголя сочился талым снегом. В России, входя в общественное здание, полагается сдавать верхнюю одежду старику-гардеробщику. В грезах о России мне часто видятся пальто — целые ряды тяжеленных пальто и шуб, и старики, их забирающие; либо темные, закутанные фигуры в обледенелых парках.