У этого славянина с характерно раскосым взглядом одно из бледно-голубых глазных яблок свободно и бесконтрольно вращалось в заглубленной глазнице. Во всем остальном лицо его оставалось недвижным, исполненным безысходной скорби. Столько всего в жизни приходит — и уходит! Из носа у бедолаги все время текло; время от времени он поправлял дело тыльной стороной руки; пиджак и черные брюки были ему заметно малы. С другой стороны, он явно вжился в свою роль. Работа стала для одержимца самоцелью. Центр был областью знания с четко очерченным периметром — в каком-то смысле провинцией. Как, улыбаясь, заметила Анна:
— Наши гиды в Музее атеизма, в Кунсткамере и в Музее революции точно такие же. Ни о чем другом и не думают. Все они одним миром мазаны.
— Я как раз собирался сказать, что все музеи по сути своей одинаковы, — обратился Борелли к Норту.
Ха! Этот-уже-включился-заработал-вовсю, не успели посетители переобуться в специальные войлочные тапочки, чтобы не повредить ценного паркета. В первых же коридорах обнаружилось, что ходить по ним непросто — полы были отполированы до блеска. В стратегических местах крепились медные перила — в помощь неуклюже ступающим, хохочущим посетителям, девушкам в первую очередь; но и сами перила были гладко отполированы. Для Саши, что вцепилась в руку Норта, и для Вайолет это было чем-то вроде детской игры. Прочие улыбались и вздрагивали, скользя следом за русским медведем. Гэрри, присоединившись к группе, слегка подтолкнул сзади Шейлу. В конце концов, они в отпуске — или где? Русскому, похоже, было не привыкать. Он мрачно шагал вперед — легко, привычно — и рассказывал посетителям, что Центр тяготения был основан во времена холодной войны.
Изъяснялся он на превосходном гортанном английском (учитывая все обстоятельства). И — смотрел на вещи под небезынтересным углом.
— Без силы тяготения наше существование немыслимо. На первый взгляд, — по-славянски плавно излагал он, — от него зависит здоровье наций. Если бы не тяготение, стенки наших легких непременно бы рухнули; это кровяное давление поддерживает их в равновесии. Все мы это сознаем. Гвозди повыпадали бы из досок. Балки обвалились бы на головы граждан. Тяготение — это особое переживание. Мы его чувствуем. Мы его осознаем. Что такое смерть, как не утрата тяготения? Крушение, обвал. Возвращение в могилу.
— Тридцать два фута в секунду, в секунду тридцать два фута! — сообщил ни к селу ни к городу Кэддок.
— Мы, советские граждане, одержимы тяготением. Мы постоянно изучаем… пути и методы его усовершенствования. Ищем, как воздать ему должное. Вот так и возник наш Центр.
Кэддок, конечно же, не мог видеть, как глазное яблоко собеседника дрожит и вибрирует, точно воздушный пузырек в строительном уровне. По всей видимости, гид усиленно пытался зафиксировать взгляд на посетителях. Он стоял рядом с грубо нарисованным плакатом: рыжеволосый тип сбрасывал пушечные ядра вниз с покосившейся башни. И однако ж бледно-голубой глаз вращался туда-сюда. Рядом висела гравюра: престарелый англичанин держал в руках слегка побуревшее яблоко и озадаченно его разглядывал.
Борелли и Луиза внезапно схватились друг за друга, чтобы не поскользнуться. Русский между тем вкратце излагал теорию Хлебникова о корреляции тяготения и времени.
— А вы когда-нибудь задумывались об удивительном взаимоотношении между тяготением и перспективой, между тяготением и совпадением, между тяготением и радугами? — втолковывал дребезжащий голос.
О, этот мир и его разнообразные объекты! Необходимо рассмотреть множественность его законов и отдельных проявлений; согласовать взаимосвязи…
Тяготение и совпаде…
Гэрри Атлас решил, что он все понял.
— Верно! Совершенно с вами согласен.
Линии судьбы, траектории бомб, грубые фарсы.
Ключевой, неотвязный вопрос истории: если бы в Цюрихе Ленина пришибло отвалившейся черепицей, произошла бы революция? Если да, то галочка. Если нет, поставьте крестик. Подвижные тела и нации притягиваются друг к другу — приходят в столкновение.
Безапелляционные высказывания гида, в сочетании с его массивной, унылой головой, с локально-подвижным, своевольным глазом, нежданно повергли австралийцев в глубокую задумчивость. Луизе, которая шепталась с Борелли, касаясь его руки, казалось, что человека горестнее она в жизни не встречала. В любом случае концепция была именно такова: продвигались все неспешно, осторожно, шарк-шарк тапочками; и при этом внимательно слушали экскурсовода, из виду его не выпуская. Сколь многое стоит того, чтобы задержаться ненадолго! Вскоре туристы напрочь позабыли о внешнем мире.