Старик медленно-медленно, смакуя каждую каплю, цедил коньяк, который был старше его самого. Может быть, это был последний коньяк на континенте, который пил последний человек на Земле. После долгих скитаний, бесконечных лет крови, ужаса и бессмысленного бегства от себя, он вернулся домой – неспешно угасать вместе с родным городом. Впервые за долгие годы он был спокоен.
– Привеееет! – пурпурный и чёрный, тёплый и нежный вихрь кружит вокруг тебя, и мягкие ладошки ложатся на глаза. Ты забываешь про сорокаминутное ожидание, потому что невозможно хотя бы делать вид, что дуешься, когда с тобой так здороваются. Попытки состроить серьёзную мину терпят сокрушительное фиаско, и поцелуй сменяет улыбку, когда ты, наконец, ловишь этот безумный торнадо. Она пришла!
Уже который год бабье лето в Москве сменяется бабьей осенью, а потом и бабьей зимой. Отдельные горожане сетуют и жалуются, они помнят лютые морозы и проливные дожди своего детства. Этих людей злит необходимость втыкать на Новый год петарды в собачьи какашки, слегка припорошенные снегом. Эти мрачные личности совершенно твердо уверены, что грядёт всемирный катаклизм. Они ходят на фильмы-катастрофы и верят всему, что там показывают.
А ты бездумно счастлив. Ты рад шлёпать по лужам, рад купаться в ярких, праздничных красках бабьего лета. Красная листва клёнов – как первомайский кумач, жёлтая берёз – как сливовое вино, зелёная орешника – как тоника в до-мажоре. Лето никакое не бабье, а индейское! Ты обнимаешь свою скво, и увлекаешь её вперёд, мимо своего дома, к лесу на холмах, оставляя солнце за спиной.
Ты смотришь в её глаза, тебе кажется, что ты космонавт Леонов в открытом космосе, потому что с Земли такие звезды не увидишь. Она смеётся и говорит что-то про Терешкову, а потом вы снова целуетесь и идёте дальше.
И только несколько мгновений твои губы тревожит странный коньячный привкус.