Иван же был полной противоположностью: он был необычайно разговорчив, так и сыпал безудержно прибаутками и жаргонными словечками. И к тому же чрезвычайно непоседлив, как живчик какой-то, всё время в движении и в общении с людьми, кто бы это ни был. В результате такой его постоянной суперобщительности и непоседливости наш обеденный рацион неожиданно стал более разнообразным за счёт свежих овощей, которые ежедневно и неизвестно где и как добывал наш Иван. Мы его об этом никогда и не расспрашивали, подозревая, что главными «снабженцами» его были именно те женщины, которые, как и мы сами, заключили договора по оргнабору, жили в таких же соседних корпусах, и которых было чуть ли не в два раза больше, чем мужчин. Но однажды, когда он приволок целую тарелку горячих и настоящих домашних пирожков с картошкой и капустой, то сам же и раскололся, с весёлым шутовством посмеиваясь, что нашёл в деревне сердобольную вдовушку чуть больше сорока лет по возрасту. Однако никогда он нам не рассказывал о собственной лагерной жизни. На этой теме тоже было табу.
И я тоже никогда не распространялся о своём прошлом. Все знали, что я бывший студент и что родился на Камчатке. И этого, видно, было вполне достаточно, потому что замечал, насколько уважительно относятся ко мне и другие, даже совсем не знакомые мне лично, люди. Относился я к этому вполне индифферентно, даже не заморачиваясь о причинах такого отношения, поскольку сам практически всегда не отличался особой общительностью. Но тем не менее… Ещё в детстве я заметил за собой такую неудобную по жизни в общем-то особенность – замкнутость, молчаливость. И всегда сильно стеснялся этого своего природного качества характера. Пока, ещё в юности, не прочитал в одной повести любимого мною в ту пору писателя Виктора Гюго о том, что, по его утверждению, окружающие люди к такому человеку всегда относятся на всякий случай с уважительной настороженностью, мучительно колеблясь во мнении: или он очень умный, или вообще круглый дурак. Прочитал и утешился: конечно, никогда не считал себя чрезмерно мудрым или умным и этим самым как-то отличным от среднестатистического человека, но уж считать самого себя круглым дураком, извините пожалуйста, просто душа не позволяет, и не только меня одного. Вот так-то, дорогие мои, читайте хорошие книги и примеряйте извлечённые из них мудрые мысли к себе самому: полезно, однако, – по себе сужу. Вот само содержание этой повести «Труженики моря» Виктора Гюго с трагическим финалом, прочитанной мною где-то на самой заре моей туманной юности, уже почти напрочь забыл, но силуэт этой мудрой, как мне тогда показалось, и утешившей меня, в конце концов, фразы, запомнился на всю жизнь.
За эти почти три недели вынужденного безделья и неопределённости такого скопища самого разного люда, кстати, не было ни одного неприятного происшествия. Все просто терпеливо ждали желанного часа «икс», когда будет наконец-то объявлен приказ покинуть эти гостеприимные места. А они, эти самые места, были очень даже привлекательны. Весна и ласковое солнце, нежная молодая зелень, захлестнувшая весенним прибоем всё вокруг – и широкую долину, и беленькие домики большого села, и вздыбившиеся на северо-западных его окраинах крутые склоны высоких сопок. И воздух, бодрящий и напоенный всеми пьянящими ароматами пробудившейся природы, будоражил души людей и побуждал их думать совсем уже не о предстоящей работе. И это вполне естественно: здесь было много молодых и крепких мужчин, а ещё больше таких же молодых, и даже очень юных, женщин. Поскольку поголовно все из них были лишены брачных уз, по крайней мере, хотя бы на словах, то тут же и очень быстро начинали складываться пары влюблённых, склонные к уединению непременно в зелёных кущах. Наша троица держалась, пожалуй, дольше остальных парней. Мы с утра забирались на самый верх крутой сопки, подступавшей чуть ли не к самым стенам нашего временного приюта, и там на верхотуре загорали на обомшелых известняковых глыбах. А когда становилось особенно жарко, залезали в тенистые щели небольших гротов, чтобы немного охладиться. Но на какое-то время и наша троица распалась: Володя и Иван нашли себе временных подруг и тоже стали стремиться к уединению. А меня, честно скажу, нисколько не трогали в тот момент все эти случайные увлечения, видно, голова была забита совсем другими проблемами, и я на время примкнул к таким же принципиальным «уклонистам». Правда, было их немного, но они были, и мы с азартом, достойным гораздо лучшего применения, целыми днями резались в домино, перемежая иногда эту увлекательную игру в «козла» задумчивым уединением за шахматной доской.