В соответствии с этими принципами окуривания (фумигации) составлялись из смеси ароматических, растительных и минеральных веществ. Таким образом, медиками для очистки воздуха применялся целый арсенал средств. В него входили сено, политое вином или уксусом, лаванда, розмарин, ягодоносный можжевельник, лавр и различные благовония, в том числе и самые дорогие, таких как стиракс, росный ладан, камедь, можжевеловое масло, кора коричного дерева и другие ароматические вещества. Употреблялись также кипарисовый орех, душистые смолы – фимиам, мирра, ладан; чабрец, ладанник, душица, майоран и т. д.
Жилые помещения опрыскивались розовой (или обычной холодной) водой с уксусом. Этот ингредиент был наиболее рекомендуемым во время чумы – вследствие его способности «препятствовать гниению и разложению». Уксус следовало употреблять с пищей в течение всего дня, а неприятные для желудка последствия исправлялись корицей или водой с мастиковой смолой. Следовало также есть побольше другого защитного средства – чеснока. Но главным образом, рекомендовалось вдыхать как можно меньше воздуха, особенно в присутствии больных. Использовали и алхимические средства для «нейтрализации» яда – изумруд, гранат, бирюзу и аметист. Однако эффективность всех этих средств была крайне невысокой, да она и не могла быть иной в медицине, еще не знавшей антибиотиков и вакцин. Как гласила старая французская поговорка, «лучший рецепт от чумы – убежать пораньше и подальше, а вернуться попозже».
Врачи, боровшиеся с чумой, носили специальную защитную одежду. Чтобы отгородиться от воздуха, пораженного контагием, они надевали накидку с капюшоном, наподобие монашеской, из красной кожи или непромокаемой ткани. Под накидкой врачи носили рубахи, пропитанные защитными ароматическими маслами, во рту держали зубчики чеснока. На лице крепился «фальшивый нос» – длинный дыхательный раструб, отдаленный предок современных респираторов, который заполнялся ароматическими веществами. На голову надевалась шляпа с защитными очками. На ноги крепились бубенцы, чтобы предупредить горожан или крестьян о приближении врача. В общем, «победитель чумы» в защитном костюме образца XVI века являл собой зрелище не для слабонервных; остряки говорили, что одного его вида достаточно, чтобы свести в могилу даже здорового человека…
Кроме врачей, аптекарей и парфюмеров (они были ответственными за ароматические окуривания), деятельное участие в противоэпидемических мероприятиях принимали санитарные команды. В разное время и в разных условиях они пополнялись за счет самых различных слоев населения – от горожан-добровольцев (эта опасная работа хорошо оплачивалась) до каторжников с галер. Санитарные команды вывозили из города трупы умерших от чумы; их черные тачки народ прозвал «воронами». Часто так называли и самих санитаров. О приближении «ворона» народ узнавал по звуку колокольчика. Во время регулярных обходов города (как правило, один раз в день) родные отдавали санитарам умерших за последние сутки. Мародеры нередко орудовали, прикидываясь санитарами. Трупы вверялись могильщикам, которые хоронили покойников без гробов, завернутыми в саван, часто – в глубоких рвах, служивших братскими могилами. Если эпидемия была особенно жестокой, ряды трупов пересыпались негашеной известью.
Мишель Нотрдам, уже опытный врач, принимал активное участие в «умиротворении» чумы 1544 года. Он действовал под руководством марсельского медика Луи Серра, о котором впоследствии высоко отозвался в своих воспоминаниях. Два года спустя мы вновь встречаем Нотрдама в жутковатом противочумном облачении. На этот раз эпидемия разразилась в административном центре Прованса Эксе и не утихала целых девять месяцев. В эпоху Возрождения Экс-ан-Прованс был так же известен своей антисанитарией, как Авиньон и Марсель. За неимением водостоков жители сваливали мусор на крышах домов, из-за чего в воздухе стоял тяжелый смрад – особенно в жару и после дождя, когда вода смывала отбросы на мостовую. Старая провансальская поговорка гласит: «В Эксе дождь не из воды, а из дерьма». Неудивительно, что чума собрала здесь обильную жатву. В первые же дни эпидемии эксский парламент благоразумно сбежал в Пертюи. Что касается врачей, то те из них, кто не последовал за представителями власти, вымерли почти полностью. В этой ситуации город пригласил врачей-добровольцев, и Нотрдам стал одним из медиков, откликнувшийся на призыв Экса о помощи. Как сообщает он сам, «в год 1546-й я был избран и принят на жалованье города Экс-ан-Прованс, где волей сената и народа трудился ради сохранения города, где чума была столь же сильной, сколь и ужасной».
В городском архиве Экса найдено официальное подтверждение присутствия Нотрдама в городе в эти дни. Местный казначей записал в своем реестре счет на расходы за июнь 1546 года на имя господина Micheou de Nostredame. Сам Нотрдам оставил выразительное описание клинической и социальной картины эпидемии:
«Чума… началась в последний день мая и продолжалась целых девять месяцев, когда люди умирали все подряд, всех возрастов, в таких количествах, что кладбища оказались сплошь заполнены мертвецами, и не находилось более освященной земли, чтобы их хоронить. Большая часть на второй день впадала в лихорадку; на тех, кто впал в лихорадку, появлялись пятна, а те, на ком они появлялись, скоропостижно умирали. После смерти каждый был покрыт черными пятнами. Контагий был столь силен и зловреден, что было достаточно приблизиться менее чем на пять шагов к зачумленному, чтобы каждый, кто это сделал, оказался пораженным. И на многих появлялись язвы, спереди и сзади; и они не жили более 6 дней. Кровопускания и укрепляющие лекарства оказывались неэффективными. Когда проводили осмотр города и удаляли из него зачумленных, на другое утро их было еще больше, чем накануне… Многие, запятнанные чумой, кидались в колодцы; иные выбрасывались из своих окон. Другие, у кого были язвы сзади плеча и спереди грудной железы, испытывали носовое кровотечение, которое продолжалось и ночью и днем, пока они не умирали. Короче говоря, отчаяние было столь велико, что часто умирали в отсутствие стакана воды, с серебром и золотом в руках… Среди всех достопамятных событий, которые я видел, была женщина, которая звала меня из окна. Я разглядел, что она в одиночестве шила себе саван, начиная с ног. Подошла санитарная команда. Я пожелал войти в дом этой женщины и нашел ее лежащей мертвой посреди дома, рядом со своей наполовину сшитой плащаницей».[47]