— Для меня никогда не было проблемой какать перед другими людьми, — продолжил он, когда Энн Аткинс снова забубнила по поводу общественного мнения о бабушке-сербке, которая молилась Господу и обнаружила, что в возрасте шестидесяти семи лет ждет ребенка. — И я не знаю ни одного мужчины, который может испытывать подобные затруднения. Боже мой! Шестьдесят семь лет! Ты еще лет тридцать сможешь рожать. Какая отвратительная мысль! Ладно, Мим, — продолжил он, исчезая в ванной, — я слышу Позыв.
«Позыв» — сокращенно для «позыв покакать», исконное обозначение, используемое семьей Флемингов.
Через какое-то время я услышала громкий пук. Безусловно, у Ральфа есть сила духа. Я совсем не могу пускать газы в пределах слышимости. Он меня дразнит на этот счет. Я родила троих детей, но отказываюсь признавать, что у меня все-таки есть задний проход, и стараюсь поскорее перевернуть страницу в «Гардиан» с отчетом о проктальной хирургии какого-нибудь бедного малого.
Потом я услышала звук льющейся воды (мы установили душ в сладкой надежде, что однажды продадим дом мифическим «богатым американцам»).
Когда супруг вернулся, с него стекала вода, его ноги оставляли мокрые следы на ковре. Он бросил на пол полотенце, на которое я со значением посмотрела, но муж с легкостью, достигаемой долгой практикой, меня проигнорировал. Ральф всегда вел себя в доме, где жил, словно в отеле, давая понять, что не собирается меняться, как бы я ни жаловалась, что ответственная за уборку полотенец и рубашек фея почему-то не появляется.
Он считает, я должна быть благодарна, что нашла хоть какого-нибудь мужа, и я не ценю своего счастья, заполучив Рэйфа Алека Лоримера Флеминга.
Стоя обнаженным, Ральф надел часы, которые держит на прикроватном столике. Очень старые часы фирмы «Патек-Филипп». Очевидно, это был фамильный хронометр, как заметила американка, рядом с которой мой супруг сидел однажды за ужином, но муж называет их просто «дедушкины часы».
— Теперь уже не встретишь настоящий «Патек-Филипп», — сказал он, застегивая ремешок на запястье, прежде чем насухо вытереть волосы другим полотенцем и уронить его на пол. — Приходится хранить их для будущего поколения.
Ральф никогда раньше так не говорил. Думаю, он читал мой экземпляр «Ярмарки тщеславия», сидя на толчке под наблюдением непрошеных зрителей — троих рабочих, — напевая, бреясь и умудрившись намочить все три сухих полотенца.
Тот, кто сказал, что мужчины не способны делать несколько дел одновременно, был явно незнаком с Ральфом.
Когда я спустилась, натянув самые неприглядные и растянутые предметы из своего гардероба и гардероба Каса, Мирабель шокированно выпалила:
— Мама!
Я подумала, она хочет обвинить меня в краже спортивных штанов брата, несмотря на то что я за них заплатила и собственноручно подшила, но она произнесла:
— Что у тебя на щеке?
Я испугалась, что у меня высыпали прыщи, и сломя голову понеслась к зеркалу в коридоре, только чтобы обнаружить на лице розовые от подушки следы. Я вздохнула и присоединилась к своей растущей семье.
— Всего-навсего швы отпечатались, солнышко, — сказала я, наливая чай.
Мирабель просто подняла бровь. Так она выражает неодобрение, и этот способ один из самых убийственных.
Все дело в ее возрасте. Только в прошлом году она провела все лето в шортах и с босыми ногами, читая рассказы о животных. Теперь она — нео-нимфетка в мини-юбке, фанатеющая от концертов «Грин дей»[14] («Я должна пойти! Мам, это моя судьба», — стонала она), с черной подводкой вокруг глаз. Скоро и Кас начнет мастурбировать и обильно потеть.
Мрачная мысль.
Во время завтрака я начала рассказывать детям о человеке, который видел меня нагишом, болтаясь на дереве. «В смысле это он болтался на дереве, а не я», — сказала я, думая, что история может их позабавить.
Мирабель, продолжая хрустеть конфетами, оборвала меня, словно Джереми Паксман[15], срезающий молодого министра от тори.
— Мам, ну ты же старая. В твоем возрасте нельзя болтаться по дому голой. Это отвратительно.
— Мне только тридцать семь, — резко ответила я. — И это мой дом. Я могу ходить по нему нагишом, сколько мне нравится.
— Как скаж… — протянула дочь голосом, предполагающим, что ради матери не стоит даже трудиться произносить второй слог.
— Твоя мать, разумеется, права, — мягко сказал Ральф, отхлебнув свой чай, — по крайней мере в главном, что касается ее права ходить голой. На высказывание о том, что это ее дом, — вздохнул он, — мы великодушно не будем обращать внимание.
15
Журналист Би-би-си, ведущий программ теленовостей, известен резкой и решительной манерой брать интервью.