Ложа закивала в единогласии.
— Ты — больше не львёнок, — шепнула ей Филиппа, как только заседание окончилось. — Ты — Цинтрийская львица. Ты поведешь за собой армии.
Цири скрестила руки на груди. Чародейка сделалась ее бесшумной тенью; без магии Филиппы она была как без ног.
Хоть она никогда в жизни и не курила, после заседаний Ложи мечтала о сигарете. И стаканчике виски. Лучше всего — Pappy Van Winkle, из тайного хранилища Адама.
****
Она начала покровительствовать краснолюдам, выделила им отдельный квартал по соседству с торговым, который так и прозвали — «Краснолюдским». Ввела налоговые льготы для небольших лавок, выделила казенные деньги на развитие производства пороха и огнестрельного оружия. Краснолюды недолго думали. Въехали в столицу со всеми своими родственниками в пяти коленьях, прихватили с собой гномов, наспех основали гильдию Гордых Краснолюдов Нильфгаарда, вместе с оружейным делом за полгода захватили ростовщичество и облизывались на монетный двор.
Пыталась объяснить им про электричество. Краснолюды кивали, важно оглаживали бородищи, говорили «будет сделано, хозяйка» и, как водится, ничего не делали.
Народ, конечно, негодовал и от негодования дебоширил. Пускай беснуются - чем народу заниматься в свободное от работы время? Лишь бы от налогов не уклонялись, остальное Империя переживет. Народ спрашивал: вы за кого, Императрица, за нас или за них?
Цири была в основном за перевооружение.
Даже песенку сочинили:
Говорят, Императрица,
Что с железною ногой,
Очень любит краснолюдов
В спальне привечать нагой.
И мотивчик такой липучий подобрали, заразы. Цири как эту песню впервые услышала, певчего приказала высечь на главной площади, пять ударов — за слова, пять — за мелодию.
Потому что демократия — демократией, свобода слова — свободой слова, а совесть иметь надо.
Ничего, перебесятся. Как говорил один мудрый краснолюд, «прогресс освещает мрак, ибо для того прогресс и существует». Вторую часть этого замечательного высказывания она предпочитала при дворе не цитировать.
****
Йеннифэр не одобряла их связь. Сначала молча, потом, улучив удачный момент в императорском саду, сказала, легко коснувшись руки Цири:
— Будь осторожнее с ней. Она совершенно не желает тебе добра.
Цири улыбнулась и покачала головой. Она сама все прекрасно знала. И давно уже хотела Йеннифэр рассказать об Адаме…
Но как-то все не выпадало случая.
Йеннифэр слушала, не перебивая. Даже когда у Цири начали слезиться глаза. Со стороны Повисса принесло такой ледяной сквозняк, что хоть волком вой.
А когда дослушала, крепко-накрепко ее обняла, окутав ароматом крыжовника и сирени. Тактичность удержала ее от вопросов, которые причинили бы боль им обеим. Цири уткнулась в гриву черных волос.
— Ты моя девочка, — сказала Йеннифэр. — Бедный маленький утенок.
****
ТЫ БУДЕШЬ СЛУЖИТЬ НАМ
ПОКА НЕ ПОГАСНЕТ ПОСЛЕДНЕЕ СОЛНЦЕ
Существа, не ведающие времени, не указывают сроки.
****
После перевооружения она взялась за медицину. Дезинфекция, санитария, общая гигиена. Что у народа с зубами творилось — сущий мрак, «тьма египетская», как сказал бы Притчард.
Нововведения шли из рук вон плохо. Знахарей нового поколения боялись, иногда жгли, но чаще — вешали. Церковь Великого Солнца грозила ей анафемой. За идею вакцин ближайшие вассалы заговорили об отречении от престола.
В общем, мрак. Лучше бы она виверн из пещер выживала. Виверны-то будут поумней многих ее поданных, а некоторые - ещё и посимпатичней.
— Ты одно забываешь, дочка, — усмехнулся Эмгыр, разглаживая на груди расшитый золотом сюртук, и любезно предложил ей свою руку — прогуляться по императорскому саду.
Он хоть и отошёл от дел официально, но вожжи не отпускал. Они ему за двадцать лет правления, видимо, уже в ладони вросли.
— И что же, papa? — сухо спросила Цири.
— Что твои подданные — немытые, неграмотные кметы, боящиеся собственной тени. А не граждане просвещенной демократии, как бы тебе того хотелось.
Это он вовремя. Только вчера Цири увидела на главной площади транспарант «долой отраву, долой железную ведьму».
Парацетамол не пришелся им по вкусу.
— Ты им в зубы счастье не засунешь, — вздохнул Эмгыр, — руку откусят и не подавятся.
За ними, выдерживая соответствующую этикету дистанцию, следовала охрана из элитной гвардейской бригады «Импера», знаменитые Саламандры, которых Цири едва удалось перевооружить на самозарядные пистолеты Нильфгаардской Оружейной Гильдии.
При ней же всегда был легкий императорский кальцбаргер с инкрустированным изумрудами эфесом (ни разу не использованный в бою и служивший исключительно символом власти).
— Посмотрим, — упрямо сказала Цири. Лицо ее слегка скривилось.
— Да разве я тебя останавливаю, великая просветительница? — усмехнулся Эмгыр. — Посмотрим, конечно. Может, у тебя получится, потому что у меня…
Он застыл у императорского пруда со своими любимыми золотыми карпами и задумался. И так долго думал, что и Цири заскучала, уставившись на него застывшим взглядом.
— Ни diable не вышло, — наконец сказал Эмгыр.
****
Мальчик снился ей все чаще. Худенький, пепельноволосый, сероглазый, испуганный, и — она сердцем чувствовала — очень несчастный.
Цири ненавидела себя каждый раз, когда просыпалась.
Но что делать? Что сказать? Я — твоя мать? Но она ему не мать. Цири не держала мальчика под сердцем, не качала младенцем, отца его она не то что не любила — ненавидела. Зачем давать ложную надежду? Она не сможет прийти на Тир на Лиа и спасти его, не приведя с собой Их.
Пустое, она ему не мать. А он — не ее сын. Он — эльфский принц, сын Дейдры Сеабагар и Карантира Ай-Фейниэль, золото и сокровище эльфской расы, за которое они своими мелкими зубами вырвут глотку. Пусть будет там, где ему место — а место ему на Тир на Лиа.
Но один сон все же никак ее не давал ей покоя. Сон, который не исчезал из памяти и упрямо сидел в ней.
Мальчик шел по хорошо знакомому ей тронному залу — там когда-то восседал, как неподвижная статуя, Ауберон — а на алебастровом мраморе вокруг трона распластались неподвижные тела. Шел и шел, и не было конца его дороге, потому что он никак не мог найти выхода, а вокруг стояла такая тишина, какая бывает только в склепах. Шёл и шатался, как неживой, и глаза у него…
Цири стонала во сне, и ее охватывал страх. О таких глазах пророчила Итлина. Страшные глаза. Не должно быть у детей таких глаз…
Каждый раз, когда она заглядывала в его серые глаза, то просыпалась.
— Цири? — сонно спросила Филиппа.
— Опять, — пожаловалась она. — Опять он. Мальчик.
Филиппа потянулась и поцеловала ее обнаженное плечо. Волнистые темные волосы, которые чародейка только ночью выпускала из плена двух кос, защекотали Цири шею.
— Помнишь, что я говорила тебе? — спросила Филиппа. — Всего лишь сон.
Йеннифэр Цири не рассказывала про мальчика под страхом смерти.
Бросила своего ребенка на съедение волкам. Мать-кукушка. Как ты могла так поступить?
А Aen Elle? Как они могли так поступить с ней?
— Всего лишь сон, — эхом повторила Цири.
Но заснуть ей больше не удавалась.
Не спала и Филиппа. Сначала просто лежала, поигрывая со вздымающимся на обнаженной груди пентаклем, а потом встала, накинула халат из тончайшего красного шелка, и о чем-то долго говорила по мегаскопу с чародейкой, в прононсе которой угадывалось Старшее Наречие.
****
По осени объявили помолвку Цириллы Фионы Элен Рианнон, Императрицы Нильфгаардской, и Балдуина Хенгфорса, принца Ковирского.
Венчание назначили на Саовину, в главном соборе Церкви Великого Солнца
— Лебеде пришлось подвинуться в угоду политическим интересам. В честь помолвки Эмгыр произнес скучнейшую речь, в которой обрученным отводилось ровно одно предложение на двоих, а все остальные были посвящены крепкому союзу между Ковиром и Нильфгаардом, жемчужиной Севера и Великой Империей Солнца.