В успехах цеха, в том, что весь коллектив стал работать по-ударному, большая заслуга принадлежала секретарю партийной ячейки Александру Петровичу Салову. Его личный пример, образцовая ударная работа вызывали желание и у других давать самые высокие показатели. Всего за год партийная организация цеха выросла с 4 до 22 человек. 12 молодых рабочих стали комсомольцами.
1 октября 1930 года рессорный цех рапортовал партийному комитету завода:
«Мы, рессорщики, рапортуем не потому, что хотим похвалиться своими успехами, а для того, чтобы рассказать о своем опыте, помочь отстающим цехам догнать рессорный.
Год назад рессорный цех пользовался плохой славой. Настроение рабочих было самое нездоровое. Трудовая дисциплина была расшатана вконец. Из-за ничтожной производительности труда цех едва справлялся с производственной программой».
Рессорщики добились многого. План выполнили на 140 процентов, себестоимость продукции снижена примерно на 25 процентов, и зарплата возросла. Все ударники добровольно снизили себе расценки, исчезли полностью простои и прогулы.
В ноябре 1930 года за достигнутые успехи, за организацию и развитие ударничества в рессорном цехе Александр Петрович Салов был представлен к правительственной награде.
Тогда же завод выделил Салову квартиру из двух комнат в новом доме. Комнаты были просторные, светлые. Особенно понравилась жене Салова Надежде Ивановне кухня с газовой плитой. Потом она призналась, что поначалу боялась «новой техники»: а вдруг газ вспыхнет и случится пожар? А затем привыкла к своему домашнему «чуду».
Веселое было новоселье в квартире Саловых. Много подарков принесли друзья, и среди них — маленькая белая эмалированная дощечка с надписью: «Салов». Ее любовно прикрепили к дверям квартиры.
А через несколько дней, 8 ноября, Александра Петровича провожали в поездку вокруг Европы на теплоходе «Абхазия». И тут позаботился завод о своих ударниках. Перед поездкой Александру Петровичу выдали талоны на пальто, костюм, рубашки, ботинки, даже о галстуке не забыли. Всем был доволен Салов, только шляпа не понравилась.
«Поеду в кепке», — решил он.
10 ноября красавец теплоход, строительство которого закончилось всего пять дней назад, отплыл в свой первый далекий рейс, взяв курс к берегам Германии. На его борту были 257 лучших рабочих страны.
Еще не скрылся Ленинградский порт, еще доносились звуки оркестра и возгласы «ура!» с берега и со стоящих в гавани судов, а туристы взялись за работу. Выпускали газету «Догнать и перегнать!», помогали команде: мыли палубу, драили до блеска краны и полы. А по вечерам собирались на палубе и пели. Вот когда пригодился баян Салова! Раскатисто и звонко играл баянист, и все пели, нередко переделывая песни на свой лад:
14 ноября «Абхазия» прибыла на свою первую стоянку в Гамбург. Не успел теплоход причалить к берегу, как послышались приветствия:
— Рот фронт! Рот фронт! Рот фронт!
Один рабочий-грузчик на ломаном русском языке кричал:
— Да здравствуют ударники Советского Союза!
Но тут все увидели полицейских, которые стали грубо разгонять грузчиков. Полицейские тоже пришли «встречать» советский теплоход.
Гамбург — первоклассный европейский порт, морское сердце Германии, но в ту пору порт чуть дышал. Всеобщий экономический кризис, охвативший Европу и Америку, сказывался и здесь. Большинство мощных кранов стояло. Десятки тысяч рабочих были уволены. Особенно сильное впечатление получили наши ударники от посещения кварталов, в которых жили безработные.
— Больно было сознавать, — рассказывал Александр Петрович, — что здесь живут люди. Дома дряхлые, вот-вот развалятся. Страшная вонь, перемешанная с запахом карболки. Нищета глядит из всех щелей. Мы видели истощенные лица детей. Несмотря на холодную погоду, они бегали босиком, в рваных рубашонках.
С тяжелым сердцем покидали советские туристы Гамбург.
Но вот снова «Абхазия». Предстоял длинный переход из Северного моря в Средиземное. К вечеру подул сильный ветер, начало качать, а на другой день разыгрался шторм. Ветер все усиливался — на палубах почти никого не осталось, все попрятались в каюты. Лишь небольшая кучка молодежи, собравшись в салоне, распевала комсомольские песни под баян Александра Петровича. Но их тоже скоро укачало.
Трое суток не стихало море. Многим было совсем плохо. Тогда решили мобилизовать всех здоровых в бригаду «Рот буксир». Эта бригада помогала врачу обслуживать больных, разносить по каютам пищу, фрукты, стремилась поднять настроение, а некоторых выводили на верхнюю палубу, на свежий воздух. Шторм все усиливался, даже опытные моряки с трудом переносили удары Моря, на палубах уже никого не было. Рассказывая на страницах заводской многотиражки о путешествии, Салов писал: «Мне стало обидно за наших кинооператоров. Все трое лежат больные, а можно было бы использовать богатый момент — заснять бурю.
Я решил это сделать за них. Взял одного боевого паренька, уговорил оператора Самсонова подняться с постели. Взяли аппарат, ремни.
Идти на самый верхний мостик невозможно — сильный ветер сбивал с ног. Пришлось передвигаться ползком и тащить за собой аппарат и ножки. С большим трудом удалось установить и привернуть аппарат, пришлось уцепиться ногами за перила, а руками держать аппарат и связанного ремнями оператора, чтобы его не отбросило ветром. Волны были настолько велики, что теплоход уходил носом в пропасть. Капитанский мостик и нас с аппаратом обдавало то и дело водой. Больших трудов стоила эта съемка. С мостика мы спустились до нитки мокрыми».
Пять дней терзало море туристов, лишь в Гибралтарском проливе выглянуло солнце и прекратился шторм.
26 ноября «Абхазия» прибыла в Неаполь. С теплохода хорошо был виден берег. Кто-то крикнул:
— Смотрите, смотрите, вон из машины выходит высокий старик в сером костюме. Уж не Максим ли Горький?
Все бросились с носа на корму. Точно, Горький! Алексей Максимович подошел к теплоходу совсем близко. Спустили трап. Невообразимый шум поднялся на корабле. Когда приветствия стихли. Горький сказал:
— Товарищи, такой радостной встречи в моей жизни еще не было. Когда я вижу вас, передовиков, ударников Советского Союза, я не нахожу слов от радости. Великое время мы переживаем сейчас. Вы молодцы! Вы герои, которые творят чудеса!
Потом к Горькому подошел Салов и передал ему свою книжку «Рождение цеха». Алексей Максимович взял книгу, крепко пожал Александру Петровичу руку и сказал:
— Сегодня же вечером обязательно прочитаю.
На следующий день, встретившись с Саловым, писатель говорил:
— Книжку вашу прочел с большим интересом. Писать вы можете. Надо больше работать над собой. Учиться надо…
В Неаполе теплоход стоял трое суток. Все эти дни Горький был их неизменным проводником в музеях, в городе, в окрестностях.
Познакомились и с жизнью итальянских рабочих. Несмотря на большие трудности, им все-таки разрешили побывать на «Неаполитанской мануфактуре». На фабрике вместо 10 тысяч человек работало только пять. Остальные были уволены из-за сокращения производства в результате экономического кризиса. В недалеком будущем ожидалось новое сокращение рабочих, так как склады были завалены готовым товаром, не находившим сбыта, — кризис терзал европейский пролетариат…
О возмутительном случае, происшедшем на глазах наших туристов, писал Салов: «В ткацком цехе ученица не смогла разобрать подплетины. Когда это заметила мастерица, она тотчас же влепила ей увесистую пощечину, ни капельки не смущаясь нашим присутствием. Очевидно, здесь это дело привычное».
Тяжелую картину представляли рабочие кварталы Неаполя — настоящие трущобы.
29 ноября «Абхазия» покидала Неаполь. Накануне устроили прощальный вечер. На корабль пришел Максим Горький. Туристы перед отъездом на корабле дали вечер самодеятельности. Пели песни, танцевали. Вместе со всеми пел и Горький.