Каждый раз, когда мне в голову приходила мысль, я возвращалась к скале, оставляла ее и снова пускалась в путь.
Вскоре я, раскачиваясь, удалялась от баньяновых деревьев, и танцевала всю дорогу назад к ашраму.
Каждый вечер в течение двух лет я ходила на даршан.
Позже я слышала, как Ошо сказал:
"Раньше я прикасался к третьему глазу людей пальцами, но мне пришлось прекратить это, по той простой причине, что я осознал, что стимулирование третьего глаза снаружи, хорошо, если человек продолжает медитировать, продолжает наблюдать - тогда первое переживание, идущее снаружи, вскоре станет его внутренним опытом.
Но глупость человека такова, что когда я прекращаю стимулировать ваш третий глаз, вы прекращаете медитировать.
Вы скорее начинаете просить больше и больше об энергетических встречах со мной, потому что вам не нужно ничего делать.
"Я также начал осознавать, что для разных людей, необходимо разное количество и качество энергии снаружи - а это очень трудно решить. Иногда кто-то полностью падает в кому; слишком сильный шок. А иногда человек настолько замедленный, что ничего не происходит".
("Восставший", 1987)
Моя любовь с Татхагатом была по-прежнему свежая и волнующая, и потом Риши вернулся на несколько недель в мою жизнь, и некоторое время я была счастлива и переполнена тем, что мне посчастливилось любить двоих мужчин.
Однажды, в то время, которое на Востоке известно как сандья-промежуток, когда день переходит в ночь, я стояла на крыше и наблюдала за полетом журавлей, которые летели на фоне садящегося солнца на ночь к своим гнездам на реке, и неожиданно пришла печаль.
У меня было все, что я возможно хотела, но у меня было все равно это назойливое чувство:
"Нет, это не то, есть что-то большее".
Дни проходили за днями, но Татхагат и я не могли дать друг другу то, что мы хотели. Я не знала тогда, что другой человек не может дать того, чего нет в тебе самом. То, по чему я тосковала, было во мне, это знание себя - все остальные желания всегда будут неудовлетворенными.
Чем больше времени мы проводили вместе, тем больше я требовала и я ревновала каждый раз, когда он бросал взгляд на другую женщину.
Я решила, что с этим человеком я превзойду ревность, но я просто застряла на модели поведения, которая постоянно играла мелодию в моей голове, которая называется самоистязание.
Я написала Ошо о моих попытках преодолеть ревность, о том, как я становлюсь несчастной.
Я получила ответ: "Этим путем не выйти за пределы ревности. Оставь его и будь одна".
Так что я закончила свою любовную связь и каждую ночь сидела на крыше в "медитации". Но я не могла медитировать.
Я ожидала сатори.
Это звучало так: "Ну хорошо, я оставила своего друга, где же моя награда?
Где же блаженство?"
Через неделю Вивек принесла мне весть, что Ошо увидел на дискурсе, что "я, очевидно, совершенно расстроена из-за него. Возвращайся к своему другу".
Я вернулась к нему, но с гораздо большей осознанностью.
К чему же я на самом деле вернулась?
К счастью, его виза заканчивалась, и ему пришлось уехать.
Я поехала вместе с ним в Бомбей, проводить его на самолет.
Я должна была устроить ему хорошие проводы.
Это был первый раз, когда я уехала от Ошо.
Мы остановились в пятизвездочном отеле "Оберой", и в день нашего приезда, в лифте, лифтер заметив нашу одежду и малы, повернулся к нам и сказал: "О! Кто-то бросил нож в вашего гуру этим утром! "
Мы бросились звонить в ашрам.
Это было правдой.
Была попытка покушения на жизнь Ошо во время утреннего дискурса.
Неожиданно все, друг, праздники в Бомбее, все стало казаться тщетным.
Что я делаю здесь, в Бомбее?
Гоняюсь за снами.
Индуистский фанатик встал во время беседы и бросил нож в Ошо.
В это утро в аудитории было двадцать полицейских в штатском.
Информация о готовящемся покушении просочилась, и полицейские прибыли, чтобы "защитить" Ошо.
По крайней мере это то, что говорили они. Все оказалось наоборот.
Было две тысячи свидетелей его атаки, включая полицию.
Этот человек, Вилас Туп, был арестован и уведен.
Потом он был освобожден совершенно невредимый.
Судья сказал, что поскольку Ошо продолжал дискурс, попытки покушения на жизнь не было! То, что Ошо не прекратил говорить, когда в него был брошен нож, говорит кое-что о его спокойствии и сконцентрированности.
Я наблюдала его однажды близко, когда человек сидящий у его ног, который должен был принимать санньясу, неожиданно вскочил, угрожающе поднял вверх руки и закричал, что он послан Иисусом.
У Ошо не дрогнул ни один мускул.
Он сидел, расслабленный и только немного улыбнулся и сказал "очень хорошо" в сторону сдвинувшегося.
Я помню, что в 1980 Ошо много говорил о политиканах и о том, какие они коррумпированные и хитрые.
Я не могла на самом деле поверить, что это правда.
Мои обусловленности состояли в том, что я думала, что тот, кто правит страной, хороший человек; может быть, случаются какие-то ошибки, но в принципе он должен быть хорошим человеком.
Мне пришлось учиться на собственном опыте.
С ноября 1985 по январь 1990 я была свидетелем того, как невинный человек медленно умирал от отравления, которое было совершено по приказу правительства Соединенных Штатов.
И я сама в наручниках и цепях, в американской тюрьме за фиктивное преступление.
Ошо, как и любой гений, на годы впереди своего времени.
То, что он говорит, трудно переварить.
Это всегда требует времени.
Терпение Мастера должно быть феноменальным.
Каким же оно должно быть, если он говорит с людьми день за днем и знает, что они не понимают?
Видеть на их лицах, что они спят днем и могут понять только один процент из того, что он говорит; и все равно продолжать пытаться говорить им.
Ошо говорил в течение тридцати лет.
Иногда он давал пять дискурсов в день.
В конце 1980 Ошо начал говорить о новой коммуне.
Мы в то время собирались переехать в Кутч, в Индии.
Он говорил нам, что в коммуне будет пятизвездочный отель, два озера, торговый центр, дискотека, условия для проживания двадцати тысяч человек...
Мы от всего сердца смеялись.
Это казалось таким невозможным.
"В новой коммуне..." это стало дежурной фразой, были даже сделаны футболки и бейсбольные шапочки с этими словами.
К счастью для нас, нас не заставили съесть наши слова, потому что все сбылось!
В конце семидесятых в Пуне, он говорил каждое утро.
Его дискурсы были полностью спонтанны, какими они были всегда.
Я никогда не понимала, почему ни один журналист никогда не отметил этого факта.
8 часов утра.
Он идет в аудиторию и говорит от полутора до двух часов.
Он говорил, что даже он не знает о чем он будет говорить дальше, и как мы сидим и слушаем его речь, так и он.
Его слова дословно записываются и становятся книгой.
С его именем сейчас вышло семьсот книг.
В эти ранние годы (1975-81) многие люди с Ошо, были как и я молодые "дети цветов" шестидесятых.
Длинные волосы, развевающиеся одежды, отсутствие нижнего белья, наши обусловленности только начинали трескаться, наше сознание росло и мы обладали определенной невинностью.
Может быть, мы не были очень связаны с миром, очень укоренены.
Мы были детьми нового мира духовных измерений.
В начале 1981 я сидела на дискурсе, и без всякой причины я плакала и плакала.
Я сидела с заплаканным лицом, не стесняясь, и у меня текло из глаз и из носа.
Я плакала, не зная почему, примерно неделю.
Это всегда тайна для меня насколько какая-то часть человека осознает событие до того, как оно случится.
В начале 1981 у Ошо начались серьезные проблемы со спиной, и специалист из Англии приехал лечить его.
Однако его спина не поправилась, и он не мог давать дискурсы или даршаны несколько недель.
Это было начало трехлетнего периода молчания.
Когда он снова смог передвигаться, он сидел с нами каждое утро, а музыканты в это время играли.
Люди говорят мне, что музыка была очень красивая, и что это было особое время.