– А мы с тенью на Йоль заскучали, – признаётся Каролина. – И решили развлечься, жильцов как следует попугать. Вообще-то, – поспешно добавляет она, – я обычно людей не пугаю. Но изредка, я думаю, можно – просто чтобы оживить атмосферу. Уж всяко лучше, чем в праздник киснуть на чердаке!
– Иногда даже нужно! – подтверждает Виле. – Если уж всё равно боятся, пусть лучше тебя, чем друг друга, полиции и заболеть. В конце концов, ты, с человеческой точки зрения, чудо. Лучше страшные чудеса, чем вообще никаких.
– Идёмте скорее в тот бар с камином! – торопит всех Агне. – Чего мы стоим?
Каролина входит в бар первой – удобно быть призраком, любой дом тебе рад. С другими духами не так однозначно. Силой они, конечно, проникнут куда угодно, но веселиться гораздо приятней в доме, который сам, добровольно захотел пустить тебя за порог.
Поэтому первой всегда идёт Каролина. Она – выдающийся дипломат.
– Я не одна, а с подружками, – говорит Каролина, оказавшись внутри. – Девчонки отличные! Духи, но добродушные. Весёлые, но не настолько, чтобы всё разнести. Одна смотрит таким любящим взглядом, что я становлюсь как живая. Другая тебе растопит камин. А третья умеет делать коктейли. Ка-а-а-ак всего намешает! Правда, её старики-вояки учили, может, будет так крепко, что пить невозможно. Но интересно же! Поглядим.
Обычно Каролине приходится уговаривать дольше, объяснять, что духи – вовсе не обязательно хулиганьё, обещать следить за порядком и уйти не позже, чем на рассвете, но этот бар так соскучился без клиентов, что дверь распахивается настежь даже прежде, чем Каролина успевает сказать: «Открой».
Агне первым делом идёт к камину и верещит от восторга, обнаружив, что в нём уже лежат сухие берёзовые дрова. Ула говорит: «Начнём с чего-нибудь лёгкого», – и берёт с полки бутылки с джином и виски; водку и кальвадос можно будет добавить потом. Виле наконец позволяет себе расслабиться и взлетает к самому потолку. Смотрит оттуда таким любящим взглядом, что видавшие виды старые барные табуреты тихо стонут от радости, и говорит:
– Девчонки, я тут подумала, мы слишком редко встречаемся. Всего один раз в длинную человеческую неделю – вполне достаточно летом. Но не зимой. Уж точно не этой зимой!
– Согласна, – кивает Ула, доставая из холодильника лёд. – Я, если что, хоть каждую ночь с работы могу уходить. У нас график свободный. Не как в старые времена.
– Я тоже хочу каждую ночь веселиться, – подхватывает Агне, которая уже растопила камин и теперь нежится в пламени, как пляжница на топчане. – Но если наш шеф опять устроит в пиццерии вечеринку, тогда один раз пропущу, не приду. Ох, девчонки, он такой красавчик! И повар отличный. Я всё думаю, как бы однажды с ним познакомиться. И если не испугается – сама знаю, что чудес не бывает, но помечтать-то можно? – на нашу встречу его пригласить.
– Давай включим музыку, – говорит Каролина, обращаясь не к подружкам, а к бару. – И откроем окно. Пусть на всей улице будет слышно, как нам тут весело. Городу очень важно, чтобы в нём веселились, это мне мой дом объяснил.
Это
Здесь надо брать самок. Силы в них больше и страха больше. Одновременно и силы, и страха! Звучит как фантастика, так не бывает, но здесь – именно так. Отличное место. Нет смысла где-то ещё охотиться, пока оно есть.
Но это не означает, что можно взять какую попало самку. Даже самка не всякая подойдёт. Надо найти такую, у которой очень много тайной внутренней силы. С остальными не имеет смысла возиться. Слишком много хлопот, слишком мало навара. Совершенно не то.
Зато насчёт страха можно не беспокоиться. Кого ни выбери, страх обязательно будет. Они тут все боятся, всего.
Вот хорошая, – думает это. /Я не знаю, кто именно думает, как оно называется, что такое оно; у меня даже нет уверенности, что оно существует в том смысле, как мы представляем себе существование, тем не менее, это каким-то образом есть и вот прямо сейчас вполне по-человечески думает мысли, потому что охотник должен становиться немного похож на добычу, а здесь и сейчас добыча этого – человек./
Очень хорошая, – думает это. – Такая сильная! Практически светится. Мне подойдёт.
Это делает шаг /пока не шагает ногами, а только внутренне устремляется в направлении жертвы/ и обретает форму. А вместе с формой – имя. Не выбирает его, не придумывает, а принимает – какое есть, такое и есть. С именами здесь такая странная штука – они как-то связаны с формой. Являются неизбежным следствием формы и одновременно помогают её сохранять. Пока формы у тебя нет, можешь оставаться безымянным, дело хозяйское. Но как только обретаешь здешнюю форму, сразу оказывается, что имя у тебя уже тоже есть.