Теперь это называется Кристина Жебас. /Я не думаю, что имя имеет какое-то дополнительное значение и помогает проникнуть в суть описываемого не-совсем-существа, но по крайней мере, мне теперь будет проще – ясно, как это называть./
Зося идёт с работы на другую работу. Время у неё пока есть. Довольно много свободного времени, почти целый час. Поэтому можно не ехать автобусом, пойти пешком, а по дороге зайти в кофейню, купить там матча-латте такого невероятно красивого зелёного цвета, что даже если бы вкус ей не нравился, всё равно имело бы смысл его иногда заказывать. Брать чашку, сидеть и смотреть.
Зося высокая, тонкая, длинноногая, не бог весть какая красотка, зато выглядит гораздо моложе своих тридцати четырёх. И одевается как подросток – в драных джинсах, куртке из Зары, с виду примерно на четыре размера больше, чем надо, но так и задумано, так сейчас носят, это называется «оверсайз», в слишком лёгких, не по сезону кроссовках, с кучей мелких серёжек в ушах. Взрослую обеспеченную женщину в ней выдают только стрижка и сумка, да и то, если хорошо разбираешься в подобных вещах.
Маленький матча-латте, эту их шведскую булку с корицей, выйду, сяду на улице под каштаном, – думает Зося, сворачивая в сквер, через который идёт дорога в кофейню. – Как хорошо, что до сих пор можно сидеть на улице! Каждый день без дождя – как будто мне лично подарок. А может, не «как будто», а правда именно мне.
«Напоследок», – вкрадчиво подсказывает внутренний голос, крупный специалист по мрачным пророчествам на ровном месте, буквально из ничего. Но Зося его игнорирует. Думает: как же всё-таки хорошо, такой день сегодня чудесный, такой тёплый в этом году ноябрь.
В сквере почти совсем пусто, только вдалеке сидят на скамейке две совсем молодые девчонки с колясками, а напротив клюёт носом одинокий и вряд ли трезвый старик. Впереди по дорожке неторопливо идёт какая-то женщина в светлом сиреневом пуховике; красивый цвет, – думает Зося, – но для одежды он не подходит, кажется каким-то дешёвым и блеклым. Бывают такие цвета, в природе отлично смотрятся, и на картинах… точно не знаю, но, наверное, тоже. И если бы здание так покрасили, я бы удивилась, но мне бы, скорее всего, понравилось. А в одежде почему-то – решительно нет.
Зосе самой смешно – чего прицепилась? Какая мне разница, какой у кого пуховик? Она ускоряет шаг, чтобы обогнать причину своего колористического смятения и начать уже думать о чём-нибудь более интересном, но в этот момент незнакомка в сиреневом пуховике останавливается, оборачивается и приветливо говорит Зосе, как старой знакомой:
– Хорошая сегодня погода.
– Да, погода хорошая, – машинально соглашается Зося, вежливо улыбается, одновременно пытаясь вспомнить: мы что, знакомы? Да ну нет, в жизни я эту тётку не видела, я бы её запомнила, такое странное у неё лицо… – и в этот момент понимает, что «странное лицо» это череп. Не совсем настоящий, не как «бедный Йорик», скорее как будто тётка грим наложила для участия в карнавале, только никакого грима всё-таки нет.
Зося не кричит, не убегает, размахивая руками, она, слава богу, умеет контролировать своё поведение. Поэтому подкрепляет сползшую с лица вежливую улыбку новой, ещё более вежливой, проходит мимо оскаленной незнакомки в сиреневом, стараясь не шарахаться в сторону и одновременно случайно не задеть её рукавом, и идёт дальше, в кофейню, как собиралась. И благополучно туда приходит. И заказывает зелёный матча-латте. Но без булки с корицей. Куда ещё булку сейчас.
Очень хорошая, – снова думает это, оно же Кристина Жебас в сиреневом пуховике. – Именно то что надо. Силы много, воображение буйное, и страха в ней много, у таких хороших самый сладкий страх! Даже помогать не придётся, сама всё сделает. Сама, сама.
Это мне моя смерть показалась. Это точно была она, – потерянно думает Зося, сидя с чашкой зелёного латте на летней веранде кафе под каштаном, на холодном металлическом стуле за шатким деревянным столом.
Это я, получается, скоро умру? – обречённо думает Зося, разглядывая ладони. – Всё-таки у меня линия жизни слишком короткая, факт. Из-за этого я никогда не верила в хиромантию, не хотела, чтобы всё оказалось правдой, а кто бы на моём месте хотел. Ну и толку, что я не верила. Смерть всё равно – вот она.
Если смерть кому-то своё лицо показала, значит, точно хочет забрать, – уныло думает Зося. – Мама однажды рассказывала, что с бабушкой тоже смерть вот так на улице поздоровалась, вроде просто незнакомая тётка, и вдруг обернулась, а вместо человеческого лица – жуткий мертвецкий оскал. И в том же месяце бабушка умерла. Это, что ли, смерть сперва приходит знакомиться, а уже потом забирает? Интересно, зачем? Любит пугать? Или просто из любопытства? Или это она нас милосердно предупреждает, чтобы дела закончили? Например, договорились на всякий случай, кто заберёт кота?