— Тоже верно, — согласился римлянин, понимающе ухмыльнувшись, — Потом мне будет уж точно не до того, так что лучше уж покончим с этим сейчас.
Причина его понятливости и покладистости очевидна, потому как время для махинаций — уникальное. Это же римляне-республиканцы! Высшей властью в провинции, то бишь империумом, обладает избранный в Риме гражданами претор, становящийся по истечении своего годичного срока пропретором и сохраняющий свой империум вплоть до передачи дел прибывшему наконец сменщику. Ну, строго говоря, он его сохраняет аж до своего возвращения в Рим и пересечения померия — священных границ города. Но это уже чисто римские юридические тонкости, нас в Дальней Испании не особо колышащие. Для нас — как прибыл из Рима новый "император", как принял дела от прежнего, так власть в провинции и сменилась, а до тех пор действует никем не отменённый империум старого наместника. Уникальность же нынешней ситуёвины в том, что нынешний "император" Гай Атиний катастрофически недееспособен. По факту пациент скорее мёртв, чем жив, но юридически-то он живёхонек, и его реальное овощное состояние никак на его империум не влияет. По вопросам военного командования его замещает легат, а по хозяйственным и казначейским — квестор. В результате внешне надлежащий порядок поддерживается, вся служба идёт своим чередом, все такие деловитые и подчёркнуто официальные, никакого расслабона. Военные трибуны гоняют в хвост и в гриву центурионов, те — с удвоенным пылом — солдатню. На те же совещания не только при всех регалиях являются, но многие даже и в шлемах, чтоб по всей форме быть одетым, как это и положено в римской армии. Каждый демонстрирует неукоснительно соблюдаемые римские законность и порядок!
На деле же недееспособность пропретора и неопределённость перспективы ставят в двусмысленное положение обоих его заместителей. Легату — при отсутствии прямых указаний самого "императора" — подчиняются и военные трибуны, и префекты союзников, и если он человек толковый, то и авторитет успевает наработать немалый. Но юридически он — личный назначенец наместника, и все его властные полномочия только на империуме наместника и основаны. Помрёт Гай Атиний — помрёт вместе с ним и его империум, а без него мигом станут птичьими и права его легата. Только пока пропретор жив, сохраняет свои законные военно-командные полномочия легат. Положение квестора в этом смысле надёжнее. Он хоть и не наделён империумом, а всего лишь экономист и завхоз в одном флаконе, но тоже, как и претор, избран на свою должность гражданами Рима и сохраняет свои полномочия независимо от того, выживет или скопытится первое лицо. То бишь формально он будет после смерти Гая Атиния куда выше лишившегося своих законных прав легата, но вот будет ли он достаточно авторитетен для военных трибунов и союзнических префектов по факту? Империума-то ведь он от почившего в бозе пропретора не унаследует, а без империума и власть его не столь уж неоспорима. В общем, оба они находятся в довольно щекотливом положении, и не в их интересах меж собой собачиться и меряться хренами. Поэтому там, где конкретный вопрос однозначно в компетенции кого-то одного из них, его есть кому решать, а где такой однозначности нет — нет чёткого единоначалия, но нет, соответственно и строгого контроля друг за другом, поскольку ни тому, ни другому не хочется конфликтной ситуёвины, и в вопросах смежной компетенции оба ведут себя пассивно. К кому из них по такому вопросу обратились, кто взялся за него первым, тот его и разруливает, а второй старается не вмешиваться и вообще ни во что лишнее не лезть. Как раз за счёт этой уникальной ситуёвины, когда никто не хочет никому переходить дорогу, дабы не нажить лишних врагов, у нас и прокатила наша весьма нахальная затея с эвакуацией части населения НЕ ВЗЯТОЙ ещё Гасты, да и теперь мы намерены воспользоваться раскладом достаточно беззастенчиво…
— Бык или корова стоят от шестидесяти до ста денариев, и в среднем это у нас получается восемьдесят, — заламывает цену квестор.
— Это не у нас, почтеннейший, это — на Бычьем форуме в Риме, — возражаю я ему, — Но ведь в Рим ты этот скот не увезёшь, а у лузитан мы покупаем хорошего быка за десять денариев, а телёнка — не более, чем за пять.
— Это беспородные лузитанские, а мы говорим о турдетанских, которые гораздо лучше. Ты видел захваченный нами скот? Где ты в Лузитании такой найдёшь?
— Да, этот скот лучше лузитанского, но не в десять же раз, почтеннейший! И не в восемь, и не в шесть, и даже не в два — двух лузитанских быков ты ведь и сам за одного турдетанского не отдашь, верно?
— Здесь цены выше, и на рынке за хорошего быка могут запросить двадцать денариев, — римский завхоз плавно переехал на более адекватный ценовой уровень.
— За ОЧЕНЬ хорошего, которых один на десяток, и ещё не менее пары денариев можно выторговать. Что я, скот не покупал? И это — в розницу, но на розничную продажу у тебя нет времени, и ты продаёшь нам скот оптом. Средняя оптовая цена…
— Пятнадцать, грабитель! — простонал римлянин, — Найди ещё такого оптового продавца, который запросит дешевле!
— Хорошо, пусть будет пятнадцать, — скот был в самом деле хорош, и дешевле — найти-то в Бетике можно, но нескоро и ненамного. Да и уж по паре денариев за рогатую голову, которые он спишет как за плохонькие по тринадцать, на трёх сотнях голов нас не разорят, а его не озолотят.
Стоило нам прийти к общему знаменателю по крупному рогатому скоту, как по мелкому торг пошёл легче. Традиционное римское соотношение, приравнивающее одного быка к десятку баранов, было справедливо и разногласий у нас не вызвало. Поторговались немного по свиньям из армейского подсобного хозяйства, за которых квестор хотел взять с нас по шесть денариев за рыло, но после торга мы с ним сошлись на четырёх.
— Итак, почтеннейший, за три сотни коров тебе причитается с нас четыре тысячи пятьсот денариев. За восемьсот овец — тысяча двести денариев. И за полторы сотни свиней — ещё шестьсот. Итого — шесть тысяч триста денариев, — пока чинуша чиркал на восковой табличке стилосом, проверяя мой подсчёт, сделанный в уме, я велел сопровождавшим нас рабам внести сундук со звонкой монетой, из которого по моему знаку выложили шесть пузатых мешочков с тысячей денариев в каждом и три маленьких сотенных, — Взвешивай сейчас, чтобы потом не было вопросов, — порча звонкой монеты прекрасно античному миру известна, и крупные суммы всегда проверяются взвешиванием. Я ведь упоминал, кажется, что первый взнос Карфагена в счёт контрибуции Риму показал при взвешивании металла недостачу чуть ли не в четверть, которую послам пришлось занимать у римских ростовщиков? Тут, конечно, не двести эвбейских талантов, а чуть меньше одного, но тоже деньги немалые. Да и удобнее взвесить всю сумму, а не пересчитывать её по монете.
— Денарии вашей оссонобской чеканки? — спросил квестор, увидев на ярлыках печати нашего казначейства, — Тогда не надо взвешивать — у вас с этим всё чётко.
— Ещё бы! — осклабился я, — Чеканим строго по римскому стандарту!
Козы нам не были нужны, поэтому от свиней мы с ним перешли сразу к людям.
— Средняя цена раба…
— Где именно, почтеннейший? — я ненавязчиво намекнул на неуместность цен римского Форума в Дальней Испании, — В Кордубе очень хороший раб-турдетан стоит сорок гадесских шекелей. За десять гадесских шекелей дают семнадцать аттических драхм, к которым приравниваются и римские денарии. Четырежды семнадцать — выходит шестьдесят восемь денариев, и это цена хорошего, а не среднего раба.
— Да, примерно так, а средний стоит шестьдесят, — согласился римлянин, тоже неплохо знавший кордубские цены, — Но в Гадесе цены раза в полтора выше, а мы не так уж и далеко от него.
— Розничные цены, а на оптовые сбавляй сразу четверть, — напомнил я, — И так же примерно ценятся молодые женщины и девушки…
— Ну, это смотря какие, — ухмыльнулся римский завхоз.
— Согласен, — кивнул я, — Но это редкие штучные и ухоженные красавицы, а не те зарёванные и растрёпанные замарашки, которых можешь предложить ты, и у нас нет времени разбираться с достоинствами каждой. С какой-то повезёт, а какая-то наверняка окажется прыщавой дурнушкой, так что справедлива будет средняя цена.
— Но ведь ты же говоришь о молодых?
— Разумеется! Зачем нам старухи?
— Молодые и стоить должны дороже.
— Раз уж ты заговорил о гадесских ценах, так это уже недёшево! Шестьдесят на полтора — девяносто. Вычитаем четверть оптовой скидки — получается шестьдесят семь с половиной. В какую сторону округлять будем?