Конечно, она ничего из этого не помнит, и мы ей не напоминаем. Это была другая жизнь, до того, как Организация по предотвращению человеческого вымирания (ЭПО)[2] ужесточила порядки. До того, как Еву заточили в Купол.
Купол.
Мои мысли перемещаются с улиц, находящихся на двести этажей ниже, к Еве, на пятьдесят этажей выше. Купол – это ее мир. Автономный на каждом уровне. Будь Башня страной, Купол стал бы ее столицей.
Население: 1 человек.
Ева.
Что она сейчас делает? Конечно, на такой высоте она не может слышать воя сирен, но я знаю Еву. Она не уснет. Ее голова занята завтрашним днем. Как и у меня.
Башня сотрясается.
Снизу доносятся звуки взрывов.
Начинаются массовые беспорядки.
Хартман храпит. Как и Ева, он не замечает того, что творится вокруг, хотя и лишен такой роскоши, как поглотители шумов, стабилизаторы движения и суперсовременная подвесная система. Ничто не тревожит его мирный сон.
Вода внутри моей прозрачной столовой покрывается рябью, когда очередной мощный толчок сотрясает Башню. Ева ничего бы не почувствовала. Купол незыблем, там всегда все спокойно и мирно. Впрочем, нельзя сказать, что он неподвижен. Он слегка покачивается, как лодка в океане, позволяя грозам или, как сейчас, ударным волнам обходить его стороной, храня своего драгоценного обитателя в блаженном неведении.
Еще один взрыв. Должно быть, фриверы устраивают неслабое шоу.
Надо бы взглянуть. Я спрыгиваю с кровати. Когда мои ступни касаются холодного пола, он излучает мягкое оранжевое свечение, так что я могу видеть, куда иду, не нарушая сон Хартмана. Голографический дисплей на моем рабочем столе загорается, когда я прохожу мимо, и пытается заманить меня на рабочее место, высвечивая мое любимое изображение – дерево.
Я игнорирую его, и экран возвращается в режим сна. Когда я подхожу к окну, оно чувствует тепло моего тела и открывается. Забавно, что мы до сих пор называем их окнами. Снаружи у Башни нет ни одной стеклянной панели. Это крепость. Наши окна – мониторы реалити-ТВ, перепрофилированные и спроектированные для Башни, создающие полную иллюзию привычных окон. Это одно из множества изобретений моего гениального отца, доктора Айзека Уэллса. В большей степени гения, чем отца.
Я выглядываю в окно, и оно показывает мне густые и зловещие грозовые тучи. Настройка по умолчанию: реальность. Я провожу по экрану рукой, и меня ослепляет красная вспышка.
– Черт возьми, Брэм, – ворчит Хартман, отворачиваясь от света.
– Извини, – шепчу я, взмахом руки регулируя яркость.
Когда все успокаивается и тучи уходят, я вижу то, что осталось от Сентрала, нашего города. Бурыми пятнами выделяются более холодные, затопленные районы. Поразительно, что там все еще живут люди. Я подхожу ближе и смотрю вниз, отчего в животе что-то подрагивает. Я не очень хорошо переношу высоту, а здесь она запредельная. Если бы коммерческие авиакомпании до сих пор выполняли полеты, мы бы смотрели сверху вниз на пролетающие лайнеры.
Прямо под моим окном, у основания Башни, разгорается красное свечение. Жар тысяч тел фриверов пузырится, подобно лаве. Я поднимаю кулак и широко растопыриваю пальцы. Окно подчиняется и увеличивает изображение. Лава превращается в рой огненных муравьев, которые пытаются вторгнуться в наше гнездо, чтобы забрать свою королеву.
Им это не удастся.
Жестом руки я снова увеличиваю изображение. Теперь я вижу их лица. Красное пламя их гнева. Некоторые плачут. Конечно, все мужчины. Большинство из них никогда не видели настоящую, живую женщину. В мире осталось немного женщин, но они, в основном, надежно спрятаны в домах, куда мужчинам вход заказан, и уединенных святилищах. Самой молодой из них, кроме Евы, шестьдесят шесть лет, это последняя из тех, кто родился до полувековой засухи. Я ни разу не встречал женщин, когда жил там, в городе. За исключением своей матери, разумеется. Я практически не вижу их и в рядах нынешних протестующих – большинство из них слишком стары или слишком напуганы. Они боятся нас. Боятся мужчин. Боятся того мира, в котором мы живем. Отныне все мы – исчезающие виды, и женщины – самый редкий.
Окно вспыхивает ослепительно-белым. Стены дрожат. На этот раз взрыв устраивают не бунтовщики, а мы. Взрыв не смертельный, разумеется: в конце концов, мы и так под угрозой исчезновения. Отпугивающий газ обычно делает свое дело, разгоняя даже самых стойких фриверов, и тогда толпы с криками разбегаются по домам.
2
(