зрушительным началом, неизбежно стало бы
отрицанием самого себя. Радикальное отрицание насилия также
имело мало сторонников (напр., тезис Сократа о том, что хуже
совершить несправедливость, чем испытать ее, благостное
восприятие жизни Франциском Ассизским) и стало концептуально
акцентированной интеллектуальной традицией только в наше
время (Л. Н. Толстой, М. Ганди, А. Швейцер и др.); оно исходит
из убеждения, что моральное оправдание насилия невозможно
по определению. Наиболее широко была представлена третья
позиция: насилие может быть духовно, нравственно
оправдано, но только в рамках общего отрицательного отношения к
нему; основные усилия сторонников этой позиции
сосредоточены на исследовании аргументов и соответствующих ситуаций
(контекстов), в которых такое оправдание возможно и
необходимо. Важнейшие результаты размышлений в этом
направлении вместе с уместными контраргументами можно
суммировать следующим образом.
Насилие считается оправданным в нескольких случаях.
1. Насилие выступает как отказ от части во имя целого
(Платон, Августин, Фома Аквинский и др.). Однако понимаемое
адекватно, как узурпация свободной воли, насилие не может
быть частичным, по крайней мере тогда, когда речь идет об
убийстве; отношения личности и общества в этическом
аспекте нельзя интерпретировать как часть и целое.
2. Насилие рассматривается как жертва, принесенная на
алтарь будущего (революционная идеология). Этот аргумент
уязвим из-за неопределенности будущего и из-за того, что
будущее, как правило, учреждает новые, свои собственные
алтари; смена человеческих поколений связана со сменой
идеалов, ценностных ориентации.
3. Насилие является способом борьбы с насилием по формуле
«Цель оправдывает средства» (иезуиты, Д. Дьюи, Л. Д.
Троцкий и др.). Однако логика этой формулы — благо цели
ощутимо превосходит и тем компенсирует зло средств, ведущих
к ней,— не действует в ситуации противостояния насилию с
помощью насилия (см. Цель и средства). В масштабе индивида
зло убийства ничем не может быть компенсировано. В
масштабе социума зло могло бы быть санкционировано
нравственно, если бы оно вело к обществу без насилия. Однако
насилие не предотвращается ответным насилием — до того, как
оно совершено, нельзя знать достоверно, что оно
непременно будет иметь место; после того, как оно совершено,
ответное насилие не является его предотвращением. Насилие
нельзя изжить с помощью насилия, т. к. для того, чтобы быть
эффективным, второе (ответное) должно быть больше первого.
Формула «Цель оправдывает средства» вообще неприменима
к морали, т. к. мораль является необычной целью (целью
целей, самоцелью), которая совпадает со средствами своего
осуществления.
4. Справедливость выступает в форме легитимного насилия
(Г. Гроций, Гоббс, И. Кант и др.). Легитимное насилие
существовало в двух исторических формах — талиона и
государственного (законного, правового) насилия. Оно получало
нравственное оправдание и рассматривалось в качестве
канона справедливости не потому, что оно было насилием, а
потому, что каждый раз являлось его принципиальным
ограничением: талион через равное возмездие ограничил
зоологическую вражду между разными кровнородственными
объединениями; государство, монополизировав насилие, переведя его
в латентную форму, ограничило насильственную практику
первобытности. Здесь уместна аналогия с выбором меньшего
зла, который считается этическим не потому, что он есть
выбор зла, а потому, что это выбор меньшего зла. Особым
случаем легитимного насилия государства является смертная казнь:
есть убедительные основания, отказывающие ей в правовой
легитимности; по Ч. Беккариа, ее вообще нельзя считать
наказанием.
5. Насилие определяется как историческое деяние,
необходимая форма восходящего развития общества (Гегель, Маркс
и др.). Насилие, вписанное в объективное развитие истории
столь же органично, как грозы и ливни в круговорот
природы, «является повивальной бабкой старого общества, когда
оно беременно новым» (Маркс К. Капитал, т. I, гл. XXTV, § 6).
Однако философско-историческое оправдание насилия как
фактора, влияющего на развитие социума, вовсе не
означает его этического оправдания в качестве принципа индивид
уально-ответственного поведения: во-первых, историческая
продуктивность насилия (напр., революций) в отличие от его
деструктивных форм (мятежей, разбоев и т. п.)
устанавливается только задним числом; во-вторых, историческое
событие является массовым деянием, складывающимся из
практически бесконечного количества индивидуальных действий
и несводимых ни к одному из них, в силу чего никогда нельзя
сказать, в какой мере оно является следствием сознательных
насильственных акций. Нет прямой связи между
ответственным поведением индивидов и исторически значимыми
объективными результатами; историческая правота поэтому
не совпадает с правотой этической. Народы имеют право на
восстание, революции (Фома Аквинский, Фихте и др.), но
это не означает, что такое право есть у индивидов, т. к.
восстания и революции сами по себе еще не гарантируют свободы
(И. Кант).
Т. о., все аргументы, призванные обосновать возможность
(хотя бы в порядке исключения) насилия во благо,
оказываются неизбежно уязвимыми. Насилие — это один из
способов поведения в предельных конфликтных ситуациях, когда
конфликтующие стороны расходятся в понимании добра и
зла: то, что для одних является добром, другие считают злом и
наоборот. Его логика при этом следующая: там и тогда, где и
когда невыносимое зло нельзя блокировать иначе как
уничтожив его носителей или подчинив их воле добрых,
совершить насилие столь же естественно и справедливо, как, напр.,