Читатель "Новой хроники", задуманной как повествование о Флоренции на фоне главных событий в других странах и вообще в рамках тогдашних представлений о мировом историческом процессе, опосредованно знакомится с содержанием других средневековых сочинений, отдельные места из которых, особенно в первых книгах, Виллани переписывает почти дословно. Кое-кого из цитируемых авторов (преимущественно античных — Тита Ливия, Валерия Максима, Саллюстия, Вергилия, Лукана, Стация) он называет сам. Канву внешней истории, прежде всего в кн. II-IV, Виллани воссоздает по "Хронике пап и императоров", распространенному в то время сочинению доминиканца Мартина из Опавы, а в дальнейшем пользуется ее продолжениями, в частности "Деяниями императоров и пап" Фомы Павийского. Описание флорентийских событий находит множество параллелей в ранних источниках по истории Флоренции, опубликованных О. Хартвигом[35]. Это анонимная латинская "Хроника о происхождении города" конца XII или начала XIII в. (известен и ее итальянский вариант — "Фьезоланская книга"), анонимные же "Деяния флорентийцев" (первая половина XIII в.), "Флорентийские анналы" первой (1110-1173 гг.) и второй (1107— 1247 гг.) редакции и перечень консулов и подеста 1195-1267 гг. Для периода с конца XI до конца XIII в. Виллани использует также поздние редакции "Деяний флорентийцев", хронику Псевдо-Брунетто Латини или ее источник и, возможно, "Легенду о мессере Джанни ди Прочида"[36]. С "Книгой о сокровище" учителя Данте Брунетто Латини хронику Виллани сближают не столько фактические совпадения, сколько отношение к происходящему — так, мы встречаем здесь излюбленную, восходящую к античности сентенцию автора "Хроники" о том, что, кого бог хочет погубить, того он лишает разума, примененную к Фридриху II и его сыну Манфреду[37].
В дальнейшем, начиная с первого десятилетия XIV в. в своем повествовании Джованни Виллани опирается главным образом на собственные воспоминания и на документы, довольно широко представленные в "Хронике". Это договоры, официальные и частные письма, религиозные тексты (например, богословские рассуждения в пространном послании неаполитанского короля Роберта о причинах потопа во Флоренции — кн. XI, гл. 3). Таким образом, "Хроника" приобретает значение источника, во многих отношениях незаменимого. Столь же важны сообщаемые Джованни Виллани сведения по социально-экономической истории: о чеканке монеты, торговле, рыночных ценах, численности населения Флоренции, налогах, потреблении продуктов, расходах коммуны и другие. Эти цифровые данные, в свое время воспринимавшиеся с критицизмом, подтверждаются современными исследованиями[38]. Именно в этих главах ученые начиная с Якоба Буркхардта усматривали признаки распространения предпринимательского духа в городах Италии XIV в.
К разрешению одного из основных вопросов, встающих перед читателем "Хроники", — о ее месте в духовном движении от средневековья к Возрождению, историки шли разными путями. Э. Мель в своей фундаментальной монографии дает подробный разбор старых и новых элементов в мировоззрении Джованни Виллани; Л. Грин изучает противоречивость исторического мышления хрониста[39]. Но в каждом случае, отмечая практицизм, элементы критики и реалистического подхода к сообщаемым фактам, интерес к стилистике и античной литературе, наличие развитого личностного начала в "Хронике", исследователи все-таки единодушно относят ее создателя к средневековым писателям. Хотя, возможно, сам факт появления подобного монументального труда — как и творения Данте — предвещает приход Ренессанса. Но если даже признать исчерпывающей характеристику автора "Новой хроники" как "типично средневекового человека" и "типично средневекового" историка[40], уменьшает ли это интерес к произведению Джованни Виллани?
Он, безусловно, человек верующий, причем верит по-другому, чем гуманисты, например, Петрарка; его вера менее выстрадана и более ортодоксальна, поскольку он никогда не сомневался в официальном учении католической церкви[41]. Религиозность предопределяет у Виллани решение главной задачи истории — осмысление и оправдание путей, по которым идет человеческое общество. На вере покоится присущее средневековому взгляду убеждение в конечном торжестве мировой справедливости, убеждение наивное, но привлекательное в историке, хотя оно не исключает апокалиптического пессимизма. Суд Божий у Виллани выглядит не столько как загробное воздаяние (оно представлено чаще видениями грешников в аду, почерпнутыми из средневековых легенд в первых книгах), сколько как сама судьба в здешнем мире — справедливая кара настигает виновного, путь даже в последние минуты его жизни — плачевный конец, смерть без покаяния, без причащения часто подводит отрицательный нравственный итог деяниям некоторых героев в "Хронике"[42]. Чудеса, знамения, сверхъестественные явления нередки в сочинении Виллани, но и нельзя сказать, что он совершенно некритичен — например, видение огненного столба в Авиньоне хронист истолковывает как радугу — кн. XII, гл. 121. Заметно даже некоторое отчуждение от народного суеверия — так, Виллани с одобрением приводит историю о французском короле, отказавшемся увидеть чудесно воплотившегося младенца, — очевидно, его вера, как и вера короля, не требует такого материального подтверждения (кн. VI, гл. 64)[43]. В то же время немало места в "Хронике" отведено астрологическим выкладкам, свидетельствующим о двойственном отношении ее автора к вопросу о влиянии звезд. С одной стороны, ему присуща своего рода тяга к астрологическим знаниям, вплоть до того, что вслед за арабскими астрономами он использует учение о конъюнкциях — повторяющемся через определенные сроки схождении планет — для периодизации исторических событий[44]. С другой стороны, законы обращения небесных тел подчиняются божественным решениям и одновременно не могут отменить свободную волю человека, как неоднократно повторяет Виллани (кн. III, гл. 1; кн. X, гл. 40; кн. XII, гл. 8 и 41). Звезды скорее предсказывают будущее, чем воздействуют на него. Осторожная позиция хрониста отражает колебания людей его времени, когда даже главы церкви то преследуют астрологов, то сами обращаются к ним за помощью.
37
38
См.:
39
См.: