…как в России, так и за границею находятся люди, которые [искали] — и в особенности теперь, после Полтавской победы, ищут — понравиться царскому двору императорским титулом, побуждая в то же время царя добиться ото всех коронованных особ Европы [признания за ним] этого титула. … [Итак] вследствие счастия и успехов, выпавших в настоящей войне на долю [России], высокомерие [русских] возросло до такой степени, что они стремятся переделать слово «царь» в «Reiser» или «Caesar».
В феврале 1711 г. Петр учредил Правительствующий Сенат, которому были предоставлены самые широкие полномочия (фактически, вся полнота власти на время отлучек царя), но никак не оговаривалось, как их можно было применять на практике. Никто из сенаторов и не рисковал действовать без прямого поручения царя. Почти целое столетие ушло на то, чтобы найти продуктивное применение новому органу власти и встроить его в систему государственного управления. Его появление в 1711 г. носило сугубо символический характер: сенат был непременным атрибутом (и антуражем) классической императорской власти (в древнем Риме), именно сенат подносил императору звание «Отца отечества».
Следующим показательным шагом было решение Петра издать большим тиражом в 310 экземпляров обнаруженную в архиве посольской канцелярии грамоту 1514 г. императора Максимилиана I великому князю Василю III, в которой Василий назывался «великим государем цесарем». Грамоту издали в мае 1718 г. на русском и немецком языках, прямо сообщая в предисловии, что она служит доказательством давности принадлежности императорского титула правителям Московии. Издание использовали в «презентационных целях», кроме того, по словам ганноверского резидента Фридриха Христиана Вебера, «Письмо это Его Царское Величество велел показывать в подлиннике всем и каждому…»
Официальное провозглашение Петра I императором оставалось лишь вопросом времени, точнее, благоприятного и подходящего момента. Этот момент наступил с завершением Северной войны, затянувшейся на 21 год. 22 октября 1721 г. члены Сената обратился к Петру I с просьбой
принять от нас, яко от верных своих подданных, во благодарение титул Отца Отечествия, Императора Всероссийского, Петра Великого, как обыкновенно от Римского Сената за знатные дела императоров их такие титулы публично им в дар приношены…
Своеобразное отношение Петра к этой войне как школе «европеизации» (в большей степени, чем как к возможности осуществить обширные завоевания) подчеркивает значение принятия им императорского титула: это скорее заключительный шаг в направлении «европейской нормализации» и «перевода», а не проявление новых (по сравнению с аппетитами Московского царства) империалистических претензий. По словам самого Петра, «Все ученики науки в семь лет оканчивают обыкновенно, но наша школа троекратное время была. Однако ж, слава Богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно…» Поэтому Петр и не совершал дополнительную коронацию как император, а «просто» принял новый титул как эквивалент прежнего, царского, только проясняющий его истинное значение.
Возможно, удивительная нерациональность основания Санкт-Петербурга в 1703 г. на болотах в дельте Невы, подверженной регулярным наводнениям и затоплениям, а затем и объявление его столицей в 1712 г., связано с желанием Петра обосновать свои претензии на имперскость. Иррациональное упорство вообще не характерно для деятельности Петра I: многие его решения могли оказываться в итоге контрпродуктивными или вовсе губительными, но они всегда преследовали конкретную и рациональную тактическую цель: разбить врага, пополнить казну, собрать войско и т.п. Почти все его поступки вписываются в логику камералистского мышления и политической культуры абсолютизма. На этом фоне перенос столицы в небольшую крепость на болотах, на территории другой страны (эти земли отошли к России только по мирному договору 1721 г.), в разгар войны с неясными перспективами кажется безумным капризом. Ежегодно на строительство города сгонялось до 30 тысяч работников (в основном крепостных крестьян), которые работали по два-три месяца, сменяя друг друга. Мобилизация этих временных трудовых армий обременяла и помещиков, отпускавших крестьян, и казну: труд строителей Петербурга оплачивался по стандартным расценкам в один рубль в месяц. Смертность на строительстве могла достигать 1% (вероятно, в рамках нормы того времени) — во всяком случае, археологических свидетельств массовых захоронений строителей до сих пор найти не удалось. С 1717 г. строителей стали набирать по вольному найму, для чего собирали по 300 тысяч рублей в год специальным налогом.