Социальный либерализм этих мекк высококлассных деловых услуг не может скрыть исключительно высокого уровня неравенства в них. Разрыв между богатыми и бедными в Нью-Йорке сравним с таковым в Свазиленде; Лос-Анджелес и Чикаго несколько более эгалитарны, уровен неравенства там сравним с Доминиканской Республикой и Сальвадором.
Меж тем на огромных пространствах жилых и коммерческих зон с низкой плотностью населения вокруг и между иерархических хабов появлялось радикально иное общество. В национальной глубинке, за исключением дорогих загородных курортных районов, меньше богатых домохозяйств и, следовательно, меньше работающих бедняков, которых богатые нанимают как слуг и работников сектора услуг «люкс».
В США и Европе население глубинки в большей степени является белым и родившимся в этих странах. Но глубинка становится более разнородной в расовом и этническом отношении, что превращает знакомое отождествление «городского» и «небелого» в анахронизм. Например, большинство афроамериканцев и испаноговорящих в США не относится ни к беднякам, ни к жителям городов, наоборот, они вместе с большинством белых американцев, принадлежат к пригородному рабочему классу. Со временем доля небелого населения глубинки и населения смешанного этнического происхождения растёт, поскольку как небелые иммигранты, так и представители местных этнических меньшинств выдавливаются из хабов растущими ценами на недвижимость, и эти хабы становятся более белыми и более богатыми благодаря джентрификации. В США иммигранты из латиноамериканских стран ассимилируются в языковом и культурном отношении, и вступают в браки за пределами своей этнической группы в масштабах, сравнимыми с европейскими иммигрантами ранее. Следовательно, ошибкой является предположение, что нынешние этнические диаспоры городов-хабов сохранятся, а не повторят судьбу «маленьких Италий» и «маленьких Богемий».
В глубинке находятся почти все производящие товары отрасли, которые не были вынесены в другие страны — фабрики, фермы, шахты, месторождения нефти и газа. Вдобавок к тому, что они являются землёй производства товаров, территории глубинки являются также территориями массовых услуг. В несколько идеализированную эру промышленного фордизма середины двадцатого века рабочие, занятые в отраслях массового производства, зарабатывали достаточно, чтобы покупать товары, которые они делали — такие, как машины, радио и телевизоры. В двадцать первом веке рабочие в секторах услуг для масс — например, официанты в недорогой сети ресторанов с рабочей клиентелой на пересечении пригородных шоссе (но не официанты в престижных ресторанах в центре города) — часто могут позволить себе покупать услуги, которые они производят, в духе фордизма для сектора услуг.
Вкратце, разделение по линии хабы-глубинка, которое придаёт новую форму политике по обе стороны Атлантики, является географическим выражением классового деления. Партийные географические различия оказываются масками классового конфликта, и интересы надкласса, проживающего в хабах, и и рабочего класса, проживающего в глубинке, вступают в противоречие друг с другом, когда дело доходит до политики защиты окружающей среды, торговли, иммиграции и культурных ценностей.
Из всех эгоистических мифов, существующих в пропаганде надкласса из мегаполисов, самым абсурдным является представление о том, что хабы более «продуктивны», чем глубинка. Оно имеет смысл только если приравнять доход и производительность. Если так рассуждать, то если вме миллиардеры в США переедут в роскошный загородный курорт Джексон-Хоул, штат Вайоминг, то он тотчас же станет самым «производительным» местом во всей стране.
В действительности же зажиточные инвесторы, менеджеры и специалисты в глобальных хабах, вроде Нью-Йорка, Лондона и Сан-Франциско, платят за их услуги или предоставляемый капитал крупные компании или фирмы, большинство из которых зависит от материального производства или транспортной инфраструктуры за пределами хабов. Состояние многих топ-менеджеров технических корпораций из Сан-Франциско созданы за счёт бесчисленного множества рабочих с низкой зарплатой в Китае и других странах, за счёт голодных до энергии «серверных ферм», расположенных в далёкой сельской местности и на масштабной коммуникационной и транспортной инфраструктуре, соединяющей города и страны, чью работоспособность обеспечивают рабочие.
Майкл Сембалест из управления активами «Джи.Пи. Морган» пишет, что без глубинных регионов США «....крупные города оказались бы не способны расти так, как прежде, и/или США оказались бы в серьёзной зависимости от геополитически ненадёжных и более дорогих еды и энергии, и были бы уязвимы к неподконтрольным им погодным, экологическим и финансовым условиям». В порядке насмешливого мысленного эксперимента Сембалест перетасовывает 538 голосов коллегии выборщиков, выбирающей президента США, между штатами на основании двух равновесных факторов — населения и производства еды и энергии: «...Техас, штаты Среднего Запада и Скалистых Гор получат больше выборщиков, а количество выборщиков у штатов Восточного Побережья и Мичигана уменьшится». Безо всякой иронии важнейший аграрный популист конца XIX века Уильям Дженнингс Брайан поддержал бы такое предложение, заявивший в своё время: «...Великие города зиждятся на наших обширных и плодородных прериях. Сожгите ваши города и оставьте наши фермы — и ваши города будут отстроены вновь, как по волшебству; но уничтожьте наши фермы и на улицах всех городов в нашей стране будет расти трава».