— Видите, у нас тут все, какие только были, древние предметы роскоши! — восхищался своим хозяйством Сейлем, эконом. — Эта вода спускается с крыши из нашего собственного крышного бака. Вы, как мне мнится, в жизни такого еще не видели.
Я кивнул, слегка ошарашенный перспективой знакомства со всей микрофауной, которая, вне всяких сомнений, кишмя кишела в этих помоях.
— Вы вполне уверены, что у вас нет никакого багажа? — спросил он, высоко подняв кустистую левую бровь, в явном неприятии самой уже мысли, что солидный джентльмен-негоциант может путешествовать, ничем не обремененный.
— Ни даже узелка, — ответил я. — Я прибыл сюда на космическом корабле…
Эконом зажмурился и тут же открыл глаза.
— О-о, и при этом не поселились во дворце? — Он немного пошаркал, словно в неуверенности, что ему делать со своими ногами, а затем отвесил мне не очень глубокий, но почтительный поклон. — Ваше присутствие, милорд, высокая для нас честь.
Когда мне удалось наконец от него избавиться — ценою вызова портного, чтобы спешно сообразить мне одежду, достойную моего положения, — я проверил номер на предмет жучков. Сработанные на заказ жукоискатели не обнаружили ничего, кроме более естественной микрофауны, населявшей и мою постель, и гардероб, и даже занавески. Я разобрал устройство, лежавшее у меня в кармане, на три отдельные части и спрятал две из них в полые каблуки: в этих краях за обладание такой игрушкой могли посадить на кол, буде Царица соблаговолит ее заметить. (Третью часть я надел на левый указательный палец под видом кольца.)
Покончив с этими телодвижениями, я лег на кровать, закинул руки за голову и уперся взглядом в пыльный балдахин.
— Что я тут делаю? — пробормотал я вслух.
Явиться в канцелярию двора в день, последующий приземлению, дабы взять на себя все управление портфелем активов внутренних, равно как и зарубежных, говорилось в контракте; и это в такое время, добавил я про себя, когда я стараюсь не привлекать к себе никакого внимания и прячусь от агентов биржи. Разумность моего согласия на этот контракт вызывала все большие сомнения.
На следующий день я заявился в казначейство, дабы приступить к исполнению своих обязанностей.
Дикое нагромождение башен и башенок, горгулий и краснокирпичных арок Канцелярии располагалось на Столичной площади по другую сторону от Летнего дворца, изящного беломраморного здания, чьи бойницы и параболические рефлекторы были направлены куда-то на юг, через реку. Когда я подошел к парадному входу Канцелярии, внушительно вооруженные стражники вытянулись по стойке «смирно», а их командир шагнул вперед.
— Сэр Бломенфельд, — отчеканил сержант, — я имею честь приветствовать вас от имени ее ужасающего величества и передать ее благосклонное пожелание всяческих успехов на ее службе.
— Благодарю вас от всех глубин моего сердца, — ответил я, несколько ошарашенный этим мгновенным узнаванием. — Великое благо и честь быть приветствуемым в такой возвышенной манере. Я сохраню драгоценную память об этом до своего смертного часа.
Не перебрал ли с этим «смертным часом»? — запоздало встревожился мой внутренний голос.
Сержант кивнул, и только тогда я заметил антенные прутики, задекорированные плюмажем его роскошного шлема, и на удивление костистые пальцы, проступавшие даже через толстые перчатки, и странную несгибаемость его спины. Судя по всему, технологические ограничения нимало не относились к службе безопасности ее величества
— Не соблаговолит ли уважаемый сэр пройти сюда? — спросил он, направляя меня к незаметной боковой двери.
Вход для торговцев.
— Конечно.
Распахнув передо мной дверь, сержант повел меня сперва по довольно неказистой лестнице, а затем по широкому, с мраморным полом коридору, по стенам которого висели портреты пожилых багровоносых господ — человеческая династия, правившая до воцарения ее величества. Мы вошли в кабинет, где за крытым кожей письменным столом восседал человек с испитым землистым лицом и едва ли не меньшим количеством волос на голове, чем было вчера у моей эрзац-супруги.
— Ваша честь, сэр Ален Бломенфельд явился, как предписано в контракте.
Человек поднял лицо, и тогда сержант представил его мне:
— Его светлость Виктор Манчуско, старший помощник казначея ее величества, управляющий ее тайным портфелем.
Тайный портфель? Я удивленно сморгнул и даже почти не заметил, как сержант поклонился и вышел.
— Сэр, я…
— Садитесь.
Лорд Манчуско указал мне рукой на богато изукрашенный стул, который, по всей видимости, был задуман дизайнером как орудие изощренных пыток. Лордовы очочки в тонкой золотой оправе чуть поблескивали в тусклом свете, сочившемся из маленьких, высоко расположенных окошек.
— Как я понял по вашей реакции, вы ничего подобного не ожидали.
— Да в общем-то нет, — признался я, стараясь совладать со своим смятением. — Я считал, что ко мне обратились, чтобы я навел порядок в отслеживании зависимостей в бартерном секторе…
— Чушь. — Манчуско с силой ударил по столу ладонью, я был готов побожиться, что тот болезненно скривился. — Неужели вы думаете, что мы нуждаемся в инопланетных интеллектах для задач подобного рода?
— Хм. Тогда, значит, вы имели в виду нечто иное?
— Чрезмерный упор на заемные средства при работе на рынке информационных фьючерсов? — скупо усмехнулся помощник казначея.
В нижней части моего желудка возник ледяной комок.
— Да, — неохотно признался я.
— Расскажите мне поподробнее.
— Но об этом же кричали по всем фестивальным каналам. Вы не можете не знать…
Он снова усмехнулся, и как-то не очень хорошо.
— А вы сделайте вид, что я ничего не знаю.
— О-о.
Я непроизвольно съежился. Вот так вот. Значит, я не нужен им в качестве счетовода, так? Влип, и по-крупному. И если я не предоставлю им того, что им нужно, они могут держать меня здесь хоть до скончания века. Я облизнул пересохшие губы и начал:
— Конечно же, вам известно, какие товары обращаются на информационной бирже, в основном — принципиальные схемы разнообразных устройств, метамемы, улучшенные алгоритмы просмотра сети и всякое в этом роде. Чаще всего для процессирования этих товаров нужны серьезные объемы мыслевремени, поэтому мы обмениваем операционную мощность на опции по улучшенным алгоритмам. В значительной своей части задействованные в обмене сущности и сами являются разумными, пусть и в малой степени. К примеру, даже некоторые из финансовых инструментов…
Я неловко смолк.
— Такие как «Бломенфельд и Сай», если я правильно понимаю.
— Да, — кивнул я. — Я горжусь этой компанией. Пусть даже она и довольно маленькая, если смотреть на другие, она была моя, я сам ее создал. И мы прекрасно сработались. Я был ее управляющим, а она моей главной меметической силой. Она была самой сообразительной компанией, какую я только мог, создать. У нас был потрясающий замысел, а тут рынок возьми и обрушься.
— Да, — кивнул Манчуско. — Тогда сгорели очень многие.
Я печально вздохнул и чуть расслабился.
— Я слишком раскрылся. Сложный обмен деривативами, просчитанный назад от предсказания одной из септагоновских квантово-оракульных программ, — я рассчитывал, что он даст линейный рост по скородумам четвертого типа за какие-нибудь пять мыслелет, — и не обеспеченный ничем, кроме бросовых облигаций, выпущенных в Капоне-Сити. Согласно моим Бейсианским анализаторам, за те пятнадцать секунд, на которые я остался без покрытия, ничего плохого случиться не могло. Только это были именно те пятнадцать секунд, когда… ну, вы сами все знаете.
Обычно Эсхатон не лезет в наши дела; прямое вмешательство этого мощного почти-божества можно спровоцировать разве что широкомасштабным нарушением причинности. Что бы там ни случилось в системе Элдрича на рынке информационных фьючерсов, это было плохо, очень плохо. Плохо с большой буквы. Достаточно плохо, чтобы бог начал действовать. Вмешался оттуда, с той стороны сингулярности. Достаточно плохо, чтобы биржа ударилась в панику, чтобы все брокеры стали по сути медведями, каждый из них старался продать все свои активы, словно от этого зависела его жизнь.