В экономической области также проявлялись поочередно примеры как интегрированности, так и ее отсутствия. Производство товаров горнорудной промышленности охватывало почти всю страну; кредитные операции, в основе которых лежало использование чеков, консигнаций, долговых расписок и других инструментов, распространялись на всю территорию от края до края, и ипотеки, поддерживавшие развитие сельского хозяйства, связывали городские центры с регионами. Снабжение городов мясом подразумевало перегон скота на такие большие расстояния, как, например, между Синалоа и Мехико. Подобный взаимообмен в той или иной степени содействовал созданию единой торговой сети. Однако, что касается других проявлений экономической жизни, основная масса сельскохозяйственных и промышленных продуктов редко шла на продажу за пределы областей, где производилась, а разница между ними в отношении цен и наличия товаров была весьма высока. Кроме того, особенно в случае ранчос и индейских селений, типичным являлось преобладание самодостаточной экономики.
Пути сообщения были развиты в одном направлении и не развиты в другом. С одной стороны, практически вся Новая Испания могла быть преодолена пешком или верхом — по тропам и дорогам для верховых или вьючных животных, покрывавшим все пространство страны (как равнины, так и горы), не считая сельвы или почти необитаемых районов; в сезон дождей свободный проезд только затруднялся. С другой стороны, проезжие дороги, мосты и другие необходимые элементы системы массовой перевозки товаров были плохи и немногочисленны и ограничивались центральной областью и частично Севером. Пространственная мобильность распространялась достаточно далеко, но это была преимущественно мобильность людей, а не товаров.
Что касается мобильности социальной, то здесь Новая Испания середины XVIII в. являла не менее контрастную картину. «Чистые» социальные категории времен конкисты — испанцы и индейцы — все еще признавались некоторыми группами населения, сохранявшими свою социальную специфику или культурную изоляцию. Но безотносительно к этим отдельным исключениям упомянутые категории уже устарели: население слишком перемешалось, чтобы имело смысл проводить социальное разграничение в вышеназванных терминах; и оно продолжало смешиваться далее — как в расовом, так и в культурном смысле. Законодательство еще позволяло сохранять различия, которые было выгодно подчеркивать тем, кто добивался всевозможных привилегий; но это было уже ложное отображение социальной действительности. Вопреки этому текущий этап колониальной истории обозначил появление классов, определяемых прежде всего своим экономическим положением, а не какими-либо иными критериями. Пропасть между крайне немногочисленным богатым меньшинством и бедным большинством, их устоявшиеся интересы и различные подходы к действительности еще отзовутся в последние годы существования Новой Испании. Но не меньшую роль сыграет и то общее, что послужит основой для единения самых привилегированных слоев элиты, с одной стороны, и податного населения, пеонов, ранчерос, ремесленников, беднейших чиновников и церковнослужителей — с другой. Социально-экономические различия углублялись по мере того, как корона переставала заботиться о поддержании законности, зиждущейся на справедливости, и занималась лишь повсеместным утверждением своей власти и утолением своих аппетитов по пополнению казны.
Заключение
Испания понесла большой урон, поддержав Францию против Англии в Семилетней войне (1756–1763). Хотя война была прежде всего европейским событием, она имела важные последствия и для американского континента. Англичане захватили Гавану в 1762 г., что вызвало окончательный крах системы флотилий и настоящую панику испанского правительства. После подписания мира Испания смогла вернуть Гавану и восстановить торговые операции, но опыт оказался болезненным. Так же как это было и после поражения Непобедимой армады в 1588 г., в Испании всерьез задумались о необходимости преодолеть слабость империи и о попытках вернуть что-то из прежнего, утраченного блеска. И как почти двумя столетиями ранее, корона воспользовалась средствами, которыми располагала благодаря своим заморским владениям. Впрочем, не считая этих совпадений, ситуация отличалась в корне. В первую очередь европейские державы изменили концепцию власти и государства, во многом оставив в стороне свои прежние державные взгляды, заменив их тем, что вошло в историю под названием «просвещенного абсолютизма» — идеи возвеличивания авторитарной, централизованной, эффективной, рационалистичной власти, пекущейся о материальном прогрессе, но также озабоченной, если не одержимой расширением своей финансовой базы, причем любой ценой. Кроме того, в 1759 г. трон Испании занял необычайно деятельный монарх — Карл III. Вместе со своими министрами он занялся претворением в жизнь бесчисленных преобразований и реформ с одновременной заменой государственных деятелей. Новое поколение чиновников — коренные испанцы, многие с военным образованием и опытом службы в тяжелых условиях Септентриона — шло на смену колониальной бюрократии, которая в глазах пылких просветителей была недееспособна и погрязла в коррупции. И конечно же, никто более не собирался терпеть занятие стольких властных должностей креолами.