Во-вторых, музыкантов новой поэтической волны объединяет склонность к мифологизации и поэтизации повседневности, которые осуществляются через обработку общекультурных сюжетов в личном измерении. «Синекдоха Монток» через отсылки к христианским образам и сюжетам работает с темами личной и семейной памяти (например, в образах матери и сына в фильме «Где Бы Ты Ни Был», в образе мальчика-мученика из песни «Юный мученик»). У Ильи Мазо через поэтические образы постсоветской реальности передается непереводимое на другие языки состояние «русской тоски». У Юлии Накаряковой и «Хадн дадн» мифологизация повседневности происходит через игру с фольклорными фигурами и отсылки к образам из русской литературы; у Григория Полухутенко — через баллады и библейские сюжеты; у «Монти Механик» — в сказочных и научно-фантастических образах.
В этой отстраненной, опосредованной поэтическими образами музыке мы не слышим острой реакции на повседневность. Характерно, что музыка НПВ не становится предметом широкого общественного дискурса, то есть дискурса, который выходил бы за рамки исключительно художественного. В записях НПВ можно услышать определенную иронию в отношении бытовых повседневных сюжетов российской действительности, но она заметно отличается от постироничных текстов, например, Монеточки. Один из теоретиков метамодернизма Ли Константину пишет, что «сторонники постиронии не ратуют за банальный возврат к искренности — потому что не выступают с позиций антииронии — а скорее хотят сохранить постмодернистские критические озарения (в различных сферах), при этом преодолев их тревожные измерения»[543]. Мне кажется, что это описание применимо к тому, как работает постирония НПВ — именно поэтому в ней чувствуется характерно «русская» меланхолия, которая проявляется через образы мифологизируемой или поэтизируемой повседневности.
Как мне представляется, эта специфическая форма меланхоличной постиронии может быть связана с ретрофутуристической эстетикой НПВ, которая у ее представителей так или иначе оказывается вдохновленной постсоветской культурой. Например, весь проект «ШХД: ЗИМА» — это своего рода пример хонтологичной[544] музыкальной структуры, которая построена на идее застывшего времени русской жизни, неизменной каждодневности русской тоски. Это же исходное культурное постоянство неакцентированным фоном звучит у всех героев НПВ: постсоветский ретрофутуризм — не дань моде, но скорее некие условия, которые принимаются как данность. Поэтизация/мифологизация повседневности в сочетании с меланхоличной серьезностью музыкантов НПВ дает интересный эффект: новая поэтическая волна оказывается не связанной с определенным временным периодом (и что тоже немаловажно, не позиционирует себя как «современная» или «актуальная» музыка), но всегда соотнесена с конкретным культурным пространством, которое определяет его образы и смыслы.
Третий важный для НПВ сюжет — это самоидентификация ее героев с образами локальных художников и «маленьких» исполнителей. Отсюда — их свобода в обращении с текстами, жанрами и формами искусства. У отдельных участников она проявляется в мультимедийной направленности проектов (Илья Мазо, «Синекдоха Монток»), в специфике подхода к записи звука («Монти Механик», «Юлия Накарякова и гуру лоу-фая») и предпочтениям в выборе концертной среды.
На основе этих трех критериев, как мне представляется, к НПВ примыкают не только вышеперечисленные музыканты. Частью того же феномена можно счесть, например, Kedr Livansky, Луни Ану, «Терпение», «Союз», «Элли на маковом поле» и другие проекты. Совершенно разные — в смысле разные настолько, насколько могут быть разными человеческие истории — они одинаково чутки к поэтике пространства (например, у «Терпения» через путешествие на электричке по городам России развиваются мотивы песни «Мужчиной»[545]) и предпочитают выражать свои сюжеты не в открытой реакции на актуальные процессы, но в сложном переплетении мифопоэтических образов.
Новая поэтическая волна не реагирует на современность, но декодирует ее через культурные метафоры. Именно «декодированием» социальной реальности являются, например, «Степлер» «Синекдохи Монток», «Москва» «Хадн дадн», «Вещь» Григория Полухутенко. Работа с формой и передача поэтики простых вещей и личных смыслов оказывается более значимой для музыкантов НПВ, чем резонанс с политическим или социальным контекстом. Отсюда — присущие НПВ антикоммерческие и антихайповые стратегии музыкального продвижения, которые тоже становятся частью художественного высказывания.
543
Цит. по: Павлов А.
544
Британский философ и культуролог Марк Фишер и американский исследователь культуры Саймон Рейнольдс в своих эссе о музыкальной культуре используют термин «хонтология», введенный Жаком Деррида, для описания того, каким образом новая музыка работает с образами прошлого. В книге Рейнольдса «Ретромания» этот анализ приобретает пессимистический характер — в одержимости прошлым критик видит невозможность будущего; новая музыка оказывается бесконечным процессом переработки «призраков» предшествующих музыкальных эпох.