Некоторое время фантазии «Птюча» на тему использования высоких технологий действительно развиваются. К примеру, материал «Душа в сетях» повествует о девушке по имени Джулия, которая вышла из дома за сигаретами и растворилась в киберпространстве[316]. В дальнейшем выясняется, что вся статья представляет собой концептуальное описание форума, где человек может пообщаться с искусственным интеллектом. В этом тексте очень ярко демонстрируется представление об обитателе сети, которое описывал Маккена. Отказ личности от социальной действительности посредством технологий автор материала иллюстрирует с помощью Джулии, которая не помнит собственного места работы, но точно знает имена своих кошек и любимые фильмы[317].
Несмотря на то что киберпространство должно было освободить человека от порядков, к которым он привык в реальном мире, этика поколения X в киберпространстве все же сохранялась. Особенно интересный пример содержится в шестом номере, где «Птюч», как всегда, понарошку берет интервью у хакера, ответственного за взлом Citibank в 1994 году[318]. Хакер описывает свои действия с точки зрения «анархистской» идеологии и обосновывает взлом банка желанием выбраться из-под государственного контроля[319]: самое важное — не прибыль, а сама акция как таковая. В этом смысле он следует типичному для «Птюча» постмодернистскому императиву, взламывая банк не из-за собственных политических убеждений, но потому что ему так захотелось[320].
Однако в конечном счете технологическая утопия начала сходить на нет. В 1960-х коммуналистская контркультура оказалась перед выбором между голодом и иерархиями доминирования[321]; в 1990-х киберкультура стала плацдармом, на котором корпоративная культура смогла сконструировать новую иерархическую систему. Причем отныне иерархии существовали сразу на двух уровнях. Киберпространство оказалось подчинено владельцам крупных корпораций, а не хакерам или профессиональным программистам. Последние оказались едва ли не самыми угнетенными, поскольку децентрализация и глобализация сети лишили их какой-либо стабильности. Корпорациям было выгоднее нанять нужного специалиста для реализации проекта, а не устраивать его на постоянную работу, из-за чего ротация кадров ускорилась в разы[322]. Чтобы поддерживать работу этого якобы децентрализованного интернета понадобилось огромное количество дешевой и легко сменяемой рабочей силы, что явно не способствовало уничтожению иерархий вне киберпространства[323]. Как отмечал в конце 1990-х горячо почитаемый редакцией «Птюча» Уильям Гибсон, «Будущее уже наступило — просто распределено оно неравномерно»[324].
Неудивительно, что к концу 1990-х ажиотаж вокруг киберпространства пошел на спад. Это стало заметно и по рубрике CYBER, которая переквалифицировалась сначала в дайджест новых интернет-сайтов, а затем — в слухи из сети. Вместе с ее трансформацией исчез последний утопический проект «новых молодых».
Наиболее продуктивный период для «Птюча» продолжался с 1994 по 1998 год. В это время журнал имел беспрецедентный статус среди других медиа. Ему удалось стать вестником западной культуры в России, помогающим молодежи ориентироваться в новых трендах. Одной из центральных тем журнала стала культура российского рейва, которую «Птюч» не только описывал, но и создавал, объясняя смысл определенных продуктов и практик. Идеология журнала и его аудитории имела много общего с постмодернизмом, хотя и авторы, и читатели избегали этого ярлыка. Аудитория «Птюча» была принципиально аполитичной и в первую очередь занималась эстетическими экспериментами со своей внешностью, сексуальностью и сознанием. Однако большая часть этих экспериментов сводилась к утопическим проектам и не привела к каким-либо преобразованиям на уровне социальных структур.
Все вышеперечисленные факторы привели к двум социальным проблемам. В первую очередь стала очевидной неспособность аудитории «Птюча» встать на защиту собственных ценностей даже в случае прямой угрозы привычному для нее образу жизни. Такой же механизм описывают Гилберт и Пирсон. С их точки зрения, рейв-культура сочетает в себе демократический импульс и стремление к тотальной деполитизации собственных действий[325]. Подобная рейверская этика в Британии привела к принятию Закона об уголовном судопроизводстве 1994 года, значительно ограничившего свободу собраний рейверов[326]. Действия «Птюча» были куда менее провокационными, а их последствия оказались не такими плачевными, однако и масштаб моральной паники вокруг проблемы рейверов не был сопоставим с западным. Вторая проблема связана с общей наивностью движения и неспособностью ограничить его склонность к потреблению и удовлетворению собственных потребностей. Постмодернистский императив «Делать то, что хочется» и склонность к утопическому мышлению в конечном счете привели к плачевному исходу для многих представителей культуры российского рейва.
324
К сожалению, невозможно определить первоисточник этой фразы — Гибсон активно повторял ее в различных интервью на протяжении 1990-х годов. Одно из наиболее поздних упоминаний см.: